Глава двенадцатая
…И СОВСЕМ НЕИЗВЕСТНЫЙ
Щёлоков и правозащитники. Щёлоков и диссиденты.
Что могло быть общего между членом ЦК КПСС, убежденным коммунистом, политруком — и людьми некоммунистических, а то и антикоммунистических убеждений, подопечными ведомства Юрия Владимировича Андропова?
Николай Анисимович поддерживал знакомство и даже дружбу с некоторыми из этих людей. Рисковал? Не то слово…
О «странных» для руководителя такого уровня знакомствах Щёлокова было достаточно широко известно. Объяснениями, почему он так поступал, его критики, как правило, себя не утруждали. Просто отмечали иногда «для объективности», что министр внутренних дел, например, «помогал NN в трудное для того время», дескать, не так был прост и однозначен. Знакомая формула — «заигрывал с интеллигенцией» — тут не срабатывала, ведь подчас он «заигрывал» с огнем.
Постараемся приподнять завесу над этой стороной его жизни.
…Адвокат Светлана Михайловна Бунина многие годы получала десятки писем в день. Бунины доплачивали почтальону, который приносил им увесистые тюки посланий. Писали заключенные. Они обращались к Светлане Михайловне за помощью. И она на свой страх, риск и за свой счет, не будучи адвокатом своих корреспондентов, отправлялась в колонию на край земли — разбираться.
Светлана Михайловна своей деятельностью[23] могла доставить министру внутренних дел только лишние хлопоты. Тем не менее они сотрудничали и, не будет преувеличением сказать, дружили. Эта история — в высшей степени необычна, о ней знали только самые близкие Щёлокову люди.
Общались ли раньше в Советском Союзе министры с правозащитниками? По крайней мере один такой случай известен. Вадим Степанович Тикунов «по звонку» из Президиума Верховного Совета встречался с писателем Александром Исаевичем Солженицыным. Говорили об условиях содержания заключенных в местах лишения свободы.
Тикунов, как уже отмечалось, — несправедливо забытый руководитель правоохранительного ведомства. Разумный, внимательный к подчиненным, достаточно прогрессивный и не слишком везучий. Сохранилась его версия беседы с Солженицыным. Она проходила примерно по такому сценарию: писатель с напором задавал, как кажется министру, наивные вопросы, а тот вежливо (о встрече «попросили»), но твердо возвращал собеседника на почву реальности.
Солженицын: «Когда заключенные будут получать писем столько, сколько хотят, когда будут отменены ограничения?» Тикунов: «Заключенные получают писем столько, сколько им положено». Солженицын вновь: «Когда наступит такой момент, что каждый, кто захочет, сможет написать заключенному?» Тикунов: «Может быть, и наступит такой момент, но уже после того, как я не буду министром». Писатель спрашивает, будет ли мужчинам-заключенным разрешено встречаться с женами и невестами. Получает ответ: уже разрешено, но не всем, а только тем, кто выполняет производственные нормы. И далее в том же духе.
Затем Вадим Степанович сам переходит в наступление, он резонно заявляет, что заключенный заключенному рознь, если речь идет о насильниках и убийцах, то обращаться с ними надо еще строже, общественность требует применять к ним смертную казнь. Дальше — явно заготовленный, но не совсем корректный прием: он предлагает писателю встретиться с родителями недавно убитого в центре Москвы юноши, жертвы нашумевшего тогда преступления. Тикунов: «Разумеется, Солженицын отказался от встречи, он говорил только об облегчении участи заключенных, находящихся в исправительно-трудовых учреждениях».
По-видимому, последнее слово осталось за министром (судя по его изложению). Писатель не смог подобрать к нему ключи. Так что же, все в порядке в СССР с положением заключенных в местах лишения свободы? Нет, конечно. Сами эти места находились тогда в кошмарном состоянии (только при Щёлокове осужденные в колониях получат такие элементарные права, как возможность переписываться с близкими, покупать продукты на заработанные деньги). Вадим Степанович это знает. Он предпринимает немало усилий, чтобы облегчить положение лиц, совершивших неопасные преступления. Просто Тикунов уверен, что не дело общественности совать в это нос. Сами разберутся. Он не был большим политиком…
Несомненно, разговор Щёлокова с писателем-правозащитником проходил бы иначе. Вряд ли бы даже они спорили. Скорее, искали бы варианты, что можно сделать.
Ниже предлагается запись беседы автора книги с адвокатом Буниной (разговор состоялся в ноябре 2009 года).
«Я со студенческих лет мечтала работать в местах заключения, ставить на ноги заключенных, преступников, — рассказывает Светлана Михайловна. — Пошла не в тот институт. Мне надо было заканчивать педагогический, а не юридический. Мечтала работать в колониях для несовершеннолетних. После вуза в следователи меня не взяли, и я попала в адвокатуру. В 1956 году впервые без охраны посетила колонию, под Пермью, с корочками корреспондента журнала „К новой жизни“. Начальник спецотдела системы исполнения наказаний Петр Ефимович Подымов, оказавшийся единомышленником, давал мне пропуска в эти учреждения, звонил, просил оказать содействие. Я встречалась с теми, кто уверял, что осужден незаконно, изучала их приговоры. Становилась известной в этом мире. У меня даже появилась кличка: СМБ. Многие писали мне на адрес: „Москва, адвокату Буниной“. Получала по 60–80 писем в день. Образовался круг людей, кому я помогала, подчеркну, не будучи их адвокатом.
Полковник Подымов трагически погиб — покончил с собой. Доступ в колонии оказался для меня закрытым.
И тут я узнаю, что в милиции сменился руководитель. Пришел какой-то Щёлоков. Посылаю заявление на его имя. При этом перепутала его отчество. Пишу: „Щёлокову Николаю Владимировичу. Прошу, умоляю, была в лагерях, хочу вернуть к нормальной жизни этих людей, дайте мне пропуск в колонии, и так далее“. Плаксивое такое заявление. Через некоторое время в юридической консультации, где я работала, меня подзывают к телефону. Слышу: „Светлана Михайловна, сейчас с вами будет говорить министр охраны общественного порядка“. Муж часто меня разыгрывал, отвечаю: „Леня, хватит, я на работе“. — „Запишите номер телефона, позвоните сами“. Набираю номер, начинающийся на „222“. Помощник соединяет меня с министром. Тот представляется: „С вами говорит Щёлоков Николай Анисимович…“ — „Извините, что неправильно указала ваше отчество“. — „Какая вы внешне?“ — спрашивает он. Я описываю: „Светлая… не худая… сероглазая… А это важно?“ Он: „Вы знаете, что бывает в зонах со светлыми и сероглазыми?“ Убеждаю его: „Меня любят заключенные. Клянусь всеми святыми, что со мной ничего не случится“. Министр: „Я вашу клятву не могу повесить на стену. Должен вас прежде увидеть и потом решить, смогу ли выполнить вашу просьбу“.
…В назначенный час приезжаю в министерство. Когда вошла в кабинет, он встал из-за стола, не сидел передо мной барином. Мы расположились в креслах друг против друга. Он начал выспрашивать, почему меня тянет в колонии, не сидит ли кто-нибудь из моих родственников. Отвечаю: „Нет, не сидит. Глубоко убеждена, что почти каждого преступника можно сделать человеком“. Начала ему рассказывать о своем методе индивидуального перевоспитания. Он хорошо слушал. У меня была с собой паркеровская ручка удивительной красоты, присланная в подарок из Финляндии. Николай Анисимович замечает: „Ничего себе, какими ручками пишут адвокаты!“ Я подумала, что это намек. Соврала: „У меня две ручки, буду рада, если одна из них будет лежать на вашем столе“. Щёлоков: „А вы не боитесь, что я вас выгоню из кабинета и больше никогда сюда не пущу?“ Поняла, что сделала глупость. Свою теорию перевоспитания преступников я излагала, наверное, часа полтора. В итоге он обещал подумать. Ему звонили, в его кабинет входили — он отвечал, что занят. Слушал. Я не могла понять, соглашается он со мной или нет. Рассказала ему также о своей семье. У меня муж — актер и приемная дочь, взятая из детского дома, которая оказалась
