Оба расцеловали Дмитрия Григорьевича, подняв хрустальные наперстки, из которых даже воробью воды не напиться.
Взволнованный Анатолий Иванович провозгласил веселый тост:
— Желаем же вам, Дмитрий Григорьевич, как говорится в народном присловье, чтобы и следующие полвека всегда также елось и пилось, и хотелось и моглось… Вот как!
— Так держать! — пристукнул рюмкой по столу адмирал.
— Есть так держать! — вскочил боцман, шутя щелкнув каблуками.
Рюмочки отодвинули, пили флотский компот, заедая пирогом.
Глядя на адмирала, Анна думала: «Как же мало они едят. Верно, потому и стройные. Пехотные генералы толстые, а флотские — как щука… Молодцы!»
Разговаривали о том о сем, не забывая, конечно, и о своем море. Вдруг боцман, нарушив обычное течение беседы, спросил адмирала:
— Скажи, Петр, за что ты посадил Гната на губу? Ведь за стрельбу по крейсеру объявил благодарность. А потом посадил. За то, что нарушил Корабельный устав и стал обсуждать приказ командира, ты ведь его похвалил. А потом?
— Уже пожаловался? — вместо ответа угрюмо спросил адмирал. — Ну и орел!
— Нет, Петр, я стороной узнал. Он даже Олесе не признался, что на губе сидел. Сказал — на Кавказ ходили, и точка. За что ты его так, перед свадьбой?
— Старый крейсер мы по приказу пустили под автоген. Стали и другие корабли резать на металлолом. Сам знаешь, что творилось тогда среди моряков. Кое-кто даже плакал.
— Я первый, — признался боцман. — Это не шутка: флот — под автоген. Ведь копейка народная, Петр…
— Ясно. Но лейтенант Бурчак обязан был подать рапорт по инстанции, а то нам всем пришлось краснеть. Глядите, мол, как ваши офицеры топчут Корабельный устав!
— Но ведь корабли больше не режут? Мигом перестали. Значит, здесь и Гнат немного помог? — допытывался боцман.
— Не знаю, — сухо ответил адмирал. — Если так, благодарим его. А за рапорт не по инстанции — губа. Ты что, с неба свалился? Вместе ведь в матросах служили. Нарушит еще Корабельный устав — снова пойдет, как сам говорит, на Кавказ. И ты больше не заступайся…
— Я и не заступаюсь. Но весь люд в Новограде загудел, когда стали крейсер резать. А за ним и другие корабли. Ошибка же была. Хорошо, что исправили.
— Один крейсер — еще не флот. Старое всегда идет на слом. Молодое выходит на дорогу. А вообще, Дмитрий, не суй свой нос, куда не следует.
Спор разгорался, за стеной громче заиграло радио.
Анатолий Иванович понял и вдруг спросил хозяев:
— А где же он, этот ваш Гнат Бурчак? Хоть покажите мне его…
Анна бросилась к двери, но боцман остановил ее, зло сверкнув глазами. И она молча села на место.
— Позовите! — приказал адмирал.
— Опять посадишь? — хитро спросил боцман. — Если и посадишь, то только не здесь, не в моем доме. Здесь не позволю…
Адмирал покраснел.
— Анна Николаевна, позовите, пожалуйста, обоих. У нас и к ним дело. Сразу двух зайцев убьем.
Женщина вышла и, верно, ждала там, пока молодые принарядятся.
Скрипнула дверь, на пороге вырос Гнат Бурчак. В полной форме, с кортиком, но взволнованный, бледный. Верно, Анна Николаевна успела рассказать ему о споре. Гнат коротко, четко отрапортовал. Из-за его спины выглядывала встревоженная Олеся.
Адмирал скомандовал «вольно» и пригласил молодых к столу. Поглядел на Олесю и весело с завистью сказал:
— Так вот вы какая? Молодец, офицер Бурчак. Браво! Даю вам десять суток на свадьбу и поездку к родным. Сидите, сидите. Доложите комбригу, с какого числа вам нужен отпуск. Церемониал на свадьбе флотский, смешанный, начиная с маяка.
— Вот это дело! — даже подскочил боцман. — Тот не адмирал, кто не побывал в матросах, как мы с Петром Степановичем.
— А от нас, — сказал Анатолий Иванович, — новая квартира. Одну комнату — райсовет дает, вторую — флот. Вот и вышла отдельная, двухкомнатная, здесь на горе, возле маяка.
И положил перед Гнатом и Олесей два ключа на стальном кольце и ордер.
— Живите счастливо, не ссорьтесь! А нас простите, нам пора…
Гости поднялись одновременно, поблагодарили хозяев за угощение. И Олеся только теперь спохватилась. Квартира! У них с Гнатом отдельная квартира. Не сон ли это? Нет. Вот они еще стоят, надевают фуражки, Анатолий Иванович, к которому не так-то легко пробиться в райкоме, и адмирал, которого большинство офицеров, возможно, никогда не увидит за весь срок службы на Черном море. И они пришли сюда сами. И ключи принесли. И ордер.
Олеся, не в силах вымолвить ни слова, горячо поцеловала Анатолия Ивановича, потом адмирала, еле дотянувшись до этого великана.
Те от неожиданности онемели. Глядят друг на друга непонимающими глазами, потом вдруг как расхохочутся. Весело, просто.
И быстро пошли к машине. Помахали всем обитателям маяка. Те еще долго стояли у ворот, словно загипнотизированные. Всего мог ожидать старый боцман, когда ходил в штаб и райком хлопотать о квартире, только не того, что произошло. Если б они не приехали на его день рождения — не беда. Могли и телеграмму прислать. А вот за молодоженов, которые оказались в трудном положении, болела душа. Отец невесты — славный герой маяка. Она сама — известная на комбинате ткачиха. Живет в общежитии. Собственный дом бесплатно отдала девушкам. Все факты за нее. Против — ни одного. Такая же приблизительно история и у Гната Бурчака. Старика только волновало, не повлияет ли на решение квартирного вопроса арест Гната. Офицер флота живет в переделанной из бывшего гальюна каморке, которую кое-как соорудили во время оккупации. Боцман боялся, что если в райсовете каждое дело станут рассматривать по отдельности, то Олесю и Гната могут поселить отдельно. Поэтому-то боцман ходил к Анатолию Ивановичу и адмиралу. Ведь могли же загнать Олесю куда-нибудь в бухту Омегу, а Гната — к черту на рога, на Якорную гору, по ту сторону залива.
— Ой, мамочка, родная моя! — бросилась Олеся на шею к Анне Николаевне. — Я этого до конца жизни не забуду, моя дорогая… Кто бы о нас позаботился, если бы не вы, Анна Николаевна и Дмитрий Григорьевич?.. И не говорите, и не возражайте. Это все вы! Только вы, и больше никто…
— И совсем не я, Олеся, а он, — Анна показала. на мужа. — Я просила, а он все ходил, добивался…
— Оба вы! Оба! Дорогой мой Дмитрий Григорьевич. Дайте я вас расцелую, — бросилась к нему Олеся.
И стала целовать в колючие, прокуренные усы, не замечая этого.
Старик упирался, моргал покрасневшими глазами, вытирал их рукавом. Детей у них с Анной не было, и у него впервые так защемило сердце, на глазах выступили слезы.
— Я не умею говорить то, что думаю, — пробормотал Гнат, — но даю слово офицера: никогда, где бы я ни был, не забуду вас. И не оставлю в старости, в беде. Я, так же как Олеся, круглый сирота, детдомовец, прошел жизнь от нахимовца до офицера, но такого тепла, как у вас, не встречал. Словом, я ваш вечный должник…
— Погодите! Надо же осмотреть квартиру. Может, там что не так, а? — спохватился боцман.
— Я девушкам позвоню! — бросилась к маяку Олеся.
— Какой ты, Дмитрий! Вечно у тебя какие-то подозрения, — недовольно проговорила Анна. — Что значит «не так», если они сами ордер и ключи принесли? Не кто-нибудь, а партийно-советская и военная власть нашего района. Глупеешь ты к старости.
— Нет, Анна, я должен все пощупать собственными руками. Только тогда скажу, все ли в порядке. — И
