людей! Шпичка моргнул водителю и вскочил с Галей на переднюю площадку, а Стася осталась с Виктором. Шпичка с Галей в Омегу, а Виктор со Стасей на камень, где влюбленные. Так и разлучили их. Сейчас я одна осталась, Иван. Снова одна…
— Это не беда, Искра. Поедем вдвоем…
Девушка ответила ему улыбкой.
Когда они запирали квартиру, на площадке снова появился Марчук:
— Вы надолго, Иван Прокофьевич? Я тоже скоро уйду. А сегодня воскресенье, выходной день. Все может случиться.
— Но ведь вы оставили в квартире собаку. Чего бояться? — заметил Корзун.
— Лучше напишите письмо моей тетке, — выпалила Искра. — И расскажите, как я здесь гуляю. Брату я уже послала. А вы тете Ивге…
Марчук сердито фыркнул и хлопнул дверью. И снова стал бить собаку. Бедный пес скулил, рвался к двери, а хозяин колотил его, не зная, на ком сорвать злость.
На высокой Мачтовой горе под теплым солнцем и ласковым ветром все веселились на свадьбе Гната и Олеси. Окна и двери настежь. Песни и хохот без конца. Вино — рекой. Заходи кто хочет, поздравляй молодоженов, пей, танцуй, пой. И свадьба и новоселье одновременно.
В центре за столом Олеся и Гнат, по бокам — Марта, Анри и вся бригада девушек. Подальше — остальные подруги, вперемежку с флотскими офицерами и матросами.
Искра сразу узнала среди них Виктора Добрякова и курносого Шпичку, которые подбросили ее на машине в Новоград. Искра весело подмигнула им, подталкивая вперед Корзуна. Глядите! Чем не орел? Два стула и чистые тарелки ждали Искру и Корзуна, они быстро выпили штрафную…
По кругу снова пошла дарственная тарелка, на которую Ольга Чередник положила за себя и за Павла Зарву хрустящую десятирублевку. Флотские офицеры бросали и по двадцать пять, матросы по пятерке. Корзун дал за себя и за Искру двадцать пять, Гнат стал протестовать, но его усадил на место однорукий боцман. Дарственная тарелка — это обычай предков, и брезговать ею нельзя.
Но вот тарелку поставили перед Мартой, она поднялась, положила руку на плечо захмелевшему Анри, чтобы он затих и больше не выкрикивал свое «давай, давай»… Раскрыв большую модную сумку, женщина вынула бархатный футляр, достала из него жемчуг. Девушки за столом глубоко вздохнули, грудью подавшись вперед.
— Сестра, родная, давай соединим две наши нити, и пусть они принесут тебе счастье. Я трижды закладывала свой жемчуг в ломбарде, чтобы не умереть с голоду… И все ювелиры отмечали, что это люкс! Чистый, крупный, одного тона. Мы платили им в роддом, где родились наши Мари и Ромен. Он спас нас, когда Анри вернулся из Алжира без ноги… Всякий раз, закладывая жемчуг в ломбард, мы с трудом и горем выкупали его, возвращали домой. Сейчас нам стало немного легче, любимая моя сестра, и вы, гости дорогие… Но чует мое сердце, если заложу еще раз, то, может, и не выкуплю больше… Возьми его себе, Олеся, на память… Пусть вернется туда, откуда пришел… Пусть будет здесь, где отец наш, на маяке… Где наш домик в лесу… Возьми, Олеся…
Она высоко подняла нить жемчуга над головой, слегка покружила ее и опустила на тарелку. Жемчуг блеснул на солнце ослепительной радугой и потонул среди бумажных денег.
Девушки горячо зааплодировали, моряки кричали «браво!», старый боцман заорал «горько!», а Ольга Чередник, схватив тарелку, высыпала из нее все деньги и жемчуг в большую хрустальную вазу и поставила ее посреди стола.
Олеся глядела на все это и морщилась.
— За здоровье молодых! Урра! — закричал Павел Зарва. И вскочил во весь рост, протягивая рюмку Гнату и Олесе.
— Горько! Горько! — закричали со всех сторон девушки.
Молодые осторожно поцеловались, как все влюбленные целуются на людях.
Марта снова оживилась, вытерла заплаканные глаза. Охотно отвечала девушкам на их настойчивые вопросы, как живется в Марселе.
Вино текло рекой, песни звучали до поздней ночи, кружилась в танце молодежь на Мачтовой горе.
— Пейте, девочки, пейте! — наконец подал голос и Василий Бурый, оторвавшись от своей Марины, которая весь вечер не отпускала его от себя. — А то надели красные косынки — и теперь баста.
— Нет, нет! — закричали девушки. — И косынки надели. И гулять будем. И пить будем, на свадьбах и новосельях. Ошибаешься ты, бригадир…
— Долго же мы их добивались, этих косынок, — откликнулся и Андрей Мороз, наконец подав голос. — Трудное дело. То одно, то другое прилипало к нашей бригаде… Словно назло…
— Сами были виноваты! — вмешалась Анна Николаевна. — Ведь от вас зависят, девчата, й косынки алые, и поступки честные, и дружба, и любовь. Вы это сами поняли?
Слушала эти разговоры Искра, менялась в лице, боясь даже взглянуть на Корзуна. Но, улучив минутку, склонилась к его уху:
— Ванечка, как же мне быть? Кроме Олеси, никто ничего не знает. Еще скажут, что я их обманула. Все это камнем лежит у меня на шее и потянет ко дну всю бригаду, так что никогда и не выпутаемся… Что же мне, бежать из бригады обратно в Самгородок?
— Зачем бежать? Зачем? — спокойно и твердо сказал Корзун. — Это все в прошлом и случилось, когда вы еще не работали в бригаде. И вообще, Искра, оставьте эти глупости. Я никуда вас от себя не отпущу. И не думайте.
— Правда? Неужто правда?.. А девушки? Как же они?
— Девушкам я сам расскажу. Они все поймут. И поверят вам снова, как поверили тогда. Ведь сейчас и вы не такая, какой были в Самгородке, когда взяли паспорт брата? Сейчас, Искра, вы так не поступите. Я уверен…
— Да, — опустила глаза девушка. — Но ведь наша художница, Ирина Анатольевна… как я ей в глаза погляжу? Я же обо всем догадывалась, когда она в больнице лежала. И не сказала ей. И вам не сказала… А могла, тогда еще могла…
— Не все так просто происходит в жизни, Искра, — вздохнул Корзун. — Давайте подойдем к Ирине Анатольевне и чокнемся с ней, а вы на брудершафт выпьете. Она уже все знает. Видите, какая печальная. Бедный ее сосед-офицерик сразу захмелел, и ей очень неуютно сидеть рядом с ним. Пошли, Искра… Не бойтесь… Теперь нечего бояться, ни вам, ни художнице…
Поздно ночью, когда гости уже разошлись, а ребятишки спали у соседей, чтоб застолье не мешало им, с московским поездом приехали Мария, Николай и Леня с семьями. И снова зашумела свадьба и не умолкала до утра.
А на рассвете, когда свадьба все же угомонилась, Тиховоды (а их было немало) устроились на широкой тахте и под тихую, приятную музыку, льющуюся из приемника, повели разговор о своем роде моряцком, вспоминали отца и мать…
Молодые отгуляли свадьбу, и все в Новограде завидовали им. Какая славная пара, какая семья честная да работящая поселилась на Мачтовой горе!
А через две недели на рассвете теплоход отплывал в рейс, увозя на борту наших и французских туристов. Провожать Марту пришла вся Олесина бригада. Нанесли цветов, сувениров. Анри все стоял на палубе, держа за руки обоих детишек, веселый, довольный.
Пора было убирать трап.
Олеся отвела Марту в сторону, сказала:
— Марта, не сердись на меня, но одно я знаю твердо: там, в этом Марселе, тебе еще будет трудно. Очень трудно! Когда у меня родится сын или дочь, я не побегу в ломбард. Даже если что-нибудь случится с Гнатом, мы не пойдем по миру. У нас не будет Алжира, как у вас. Ты же за эти две недели многое повидала. Не такие у нас, Марта, люди, не такие порядки, чтобы рабочий человек просил милостыню… А тебе там все еще предстоит…
— Хоть ты не сглазь, — печально улыбнулась сестра.
— Не сглажу. Я знаю, что говорю. И потому прошу тебя: возьми обратно свой жемчуг. Возьми.
