Дни

жгучей зависти, которую всегда испытывал, когда других мальчиков забирали из школы на выходные родители (оба – и оба улыбаются, отец жмет сыну руку, мать заключает в объятья), тогда как ему приходилось довольствоваться наемным шофером-телохранителем – угрюмым и бдительным. Тварь нашептывает ему об основном праве, которое отпущено почти любому другому живому существу и в котором было отказано ему, и шипит ему на ухо свистящее имя того, кто повинен в этом лишении.

– Нет. – Крис вынужден исторгнуть это слово откуда-то из глубины. Небесно-голубой шелковый костюм дрожит у него в руках. Он плотно смыкает веки и прижимает лоб к краю полки с пуловерами. Обнажившиеся верхние зубы кусают нижнюю губу.

Все, что еще несколько минут назад виделось ему в радостном, радужном свете, мгновенно рассыпается. Его воодушевление при мысли о предстоящей задаче вмиг пропадает, словно мыльный пузырь, лопнувший от тычка чьего-то зловредного пальца. Крис пытается вернуть прежнее оптимистичное настроение – ощущение почти-неуязвимости, – которое на крыльях вальса вынесло его из Зала заседаний и кружило, пока он спускался по винтовой лестнице и шел по коридорам Фиолетового этажа до дверей квартиры, но напрасно: настроение испорчено безнадежно, а все попытки вернуть его лишь усугубляют порчу.

И та тварь – для которой Крис не находит названия, лоскутное существо, скроенное из сомнений, чувства вины и паранойи, – пуще прежнего возится и гнусавит.

А что, если поручение, доверенное ему братьями, невыполнимо? Что, если уладить спор окажется невозможно? Что, если они ждут его провала? В конце концов, в случае его неудачи, этот провал раз и навсегда оправдает их изначальное недоверие. Им больше не придется выискивать отговорок для того, чтобы впредь отказывать ему в равном статусе. Поражение там, внизу, явится для них доказательством того, что на него нельзя полагаться. Эта неудача станет примером, на который будут ссылаться всякий раз, как ему вздумается предъявить претензии на свою долю наследной власти. «Послушай, Крис, – скажут они ему, – ты только вспомни, что случилось в последний раз, когда мы доверили тебе дело. Ты только вспомни, что за кашу ты тогда заварил».

Костюм выскальзывает из рук Криса, с шуршаньем падая на пол, и превращается в причудливую волнистую лужу небесно-голубого цвета.

Есть один способ избавиться от назойливой твари, загнать ее обратно в логово. Безотказное средство. Опробованное и проверенное.

Но он же дал обещание братьям.

Он представляет себе, как они сейчас смеются над ним, мысленно видит их лица вокруг стола: Субо хихикает, Питер усмехается, Чедвик давится почти беззвучным смехом. Серж хохочет во всю глотку, «Горни тихонько фыркает, а Понди хрюкает в полный голос. Смеются они потому, что и не думали всерьез верить, что он сдержит данное слово, выполнит свою половину обязательств. Смеются потому, что с его стороны глупо было даже пытаться.

И вот он представляет себе покупателей и работников магазина – как они глазеют на него, словно он – полубог-полубезумец. Шушукаются, прикрывая рот ладонью: «Видите? Это – Крис День. Задний Ум. Если бы не он…»

Наверное, он и впрямь сошел с ума, раз согласился отправиться туда, вниз, трезвым – с обнаженными нервными окончаниями, совершенно беззащитным перед миром, лишенным той благодатной прозрачности восприятия и спокойствия, какие дарит обычно одна-две порции выпивки.

Нет, условия, выговоренные Понди, абсолютно невыполнимы, и Понди это отлично известно. Просто братья рассчитывают, что он провалит разбирательство. Они нарочно поставили его в безвыходное положение. Если он не напьется, то не отважится спуститься вниз, а если отправится туда пьяным, то сорвет переговоры. Горе ему, если он напьется, и горе, если не напьется.

Тварь у него в голове пританцовывает с ноги на ногу, ликуя, точно ворона, ухватившая свежую падаль. Ее когти отстукивают радостную дробь по внутренней стороне Крисова черепа, дробь, от которой чуть не лопаются лобные пазухи.

Он бы мигом сумел заставить ее замолчать. Для этого ему нужно лишь отправиться к бару в гостиной, налить себе порцию чего-нибудь (чего угодно), потом налить еще, и продолжать наливать. Очень скоро твари и след простынет.

А именно этого она и добивается. Она ведь выползает из своего логова с единственной целью – измучить его так, чтобы он напился и тем усмирил бы ее. Когда тварь проползает к нему в голову, это значит, она упивается одной его слабостью, а когда он изгоняет ее спиртным – она кормится слабостью другого рода. Твари все равно. Так ли, иначе ли – она пользуется его неустойчивостью, его слабостью. Но он же дал обещание, а какой же он брат День, если не может дать обещание и сдержать его? Какой же он тогда сын Септимуса Дня?

И вот тут на поверхность Крисовых мыслей сама собой всплывает из глубин памяти сентенция старика по данному поводу:

«Договор, неправильно составленный, заслуживает того, чтобы его нарушили».

И он снова видит, словно это было только вчера, как его отец восседает во главе обеденного стола, в пылу назидания согнувшись над тарелкой, и для подкрепления своих мыслей размахивает в воздухе вилкой.

«Если одна сторона неспособна в мельчайших деталях оговорить все, что необходимо, у другой стороны есть полное право, даже обязанность, воспользоваться подобной беспечностью».

Затем раздается удар кулаком по палисандровому дереву, так что на столе все подскакивает, и старик отчеканивает знакомую сакраментальную фразу: «Caveat emptor!»

Все это верно и правильно, разумный совет, но ведь он с братьями не составлял письменного договора, это было просто устное соглашение.

«Если, предположим, – продолжает Понди, – ты не станешь допивать стакан, который стоит сейчас перед тобой, и мы позовем Пёрча, чтобы он забрал у тебя бутылку джина…»

Даже после того, как Крис выяснил условия, все равно ему показалось, что в таком уговоре не оставлено ни малейшей лазейки. «Значит, все, что от меня требуется, – это не допивать содержимое этой бутылки». Похоже, для маневров тут места нет.

Или есть?

«Значит, все, что от меня требуется, – это не допивать содержимое этой бутылки».

Этой бутылки.

Ни про какую другую бутылку никто и слова не сказал.

– Крис, – говорит сам себе Крис День, – да ты – гений. – Он отрывает лоб от полки и открывает глаза. – Отлично придумано, патентованный гений.

Тварь потирает цепкие ручонки, непристойно выражая радость.

Крис разворачивается и бредет прочь из гардеробной, прочь из спальни. Он торопливо шагает по широкому коридору, слабо освещенному окошками верхнего света, и достигает просторной комнаты, которая когда-то была отделом «Плетеных изделий» (до того, как его поглотили «Кустарные изделия» на Голубом этаже), а теперь служит Крису гостиной. Она целиком обставлена по Крисову вкусу. Пол застлан сливочного цвета ворсистым ковром, похожим на густую молочную пену, в которой нога утопает по щиколотку. Кресла и диваны, обтянутые белой замшей, пухлые, похожие на зефир, расставлены вокруг высеченной из базальта квадратной плиты толщиной в метр. со сторонами длиной три метра. Плита служит кофейным столиком, ее отполированная поверхность завалена журналами, настольными электронными головоломками и прочими хитроумными игрушками. Одна из стен почти полностью заставлена новинками техники для домашнего развлечения: ряды матово-черных приборов сгрудились вокруг телевизора величиной с комод. Сквозь огромные окна открывается панорама города, за которую большинство его жителей с готовностью отдали бы все, что имеют: там – улицы, запруженные мигающим транспортом, купающиеся в солнечном свете здания, стоящие плотными рядами. С такого удаления город, отделенный от гигамаркета прилегающей площадью имени Дней, выглядит вполне даже приятным местом обитания.

Один из углов комнаты занимает бар – настоящая мечта алкоголика, сооруженная из стеклянных кирпичей и зеркал, с табуретками из нержавеющей стали, с вереницами бутылок, помноженными на их отражения. Крис устремляется к стойке бара со скоростью реактивного снаряда, близкого к цели. Схватив бокал, он вначале колеблется, на миг растерявшись от чересчур широкого выбора. Каждый из видов