вообще вы постоянно умничаете! Присматривали бы лучше за своей женой, чтобы не компрометировала правительство Латвии, а потом бы лезли говорить… И скажите, чтобы впредь она подобных номеров не выкидывала. Иначе двери замка закроются перед ней навсегда.
Никур переглянулся с заместителем, и оба улыбнулись. Случай, так рассердивший президента, произошел здесь же, в замке, на одном из приемов. Стараясь превзойти в изобретательности остальных жен министров и блеснуть перед дипломатами, мадам Лусис и ее приятельница мадам Паута явились на этот прием в сандалиях на босу ногу и в греческих туниках. Старик и тогда еще рвал и метал от ярости. Но случай этот не был забыт дипломатическим корпусом, о чем свидетельствовала сегодняшняя вспышка гнева «высокопревосходительства».
— Подобные недоразумения больше не повторятся, ваше высокопревосходительство… — попытался раскрыть рот Лусис, — у меня был серьезный разговор…
— Я тоже серьезно говорю! — завопил «высокопревосходительство», — я вам не клоун, мне сейчас не до шуток!
— Нет, а интересно в тот раз получилось! — засмеялся своим утробным смехом заместитель. — Все, как по команде, — кто за монокль, кто за пенсне. Папский нунций так и замер посреди зала — не мог глаз оторвать от наших прелестниц.
— Вот-вот. А потом раззвонят по всем газетам Европы! — крикнул «высокопревосходительство». — Вам, превосходительство, молчать бы да молчать сегодня. Это ведь по вашей милости в Лиепае и Вентспилсе находятся сейчас советские гарнизоны.
— То есть как это по моей? — вскакивая со стула, закричал заместитель. — Я не позволю позорить мое имя, я самого черта не побоюсь! Для Латвии я не меньше вашего потрудился! Чем такие вещи выслушивать, я предпочту подать в отставку.
— Подавайте, подавайте! — передразнил его «высокопревосходительство». — Вы уж раз двадцать грозились подать… И все равно вы, вы в этом виноваты. Это я заявляю вам совершенно официально.
— Мне? — выкрикнул заместитель, сжимая кулаки и делая шаг в сторону «высокопревосходительства». — Не испугаете. Не из пугливых. Вы немедленно возьмете свои слова обратно, иначе я не ручаюсь, что не пущу в ход кулаки.
— Ну что же, попробуйте! — поддразнивал его «высокопревосходительство». — Забыли, наверно, чем это кончилось для вас прошлой осенью?
Осенью в этом же кабинете между «высокопревосходительством» и его заместителем произошла самая настоящая потасовка. Но даже министры упоминали о ней шепотом, потому что официальная версия давала совсем иное объяснение синякам, украшавшим в течение некоторого времени физиономии «высокопревосходительства» и его заместителя.
Никур поспешил выступить в роли миротворца.
— Ваше высокопревосходительство, мне кажется, что переживаемый нами тяжелый момент требует от нас единодушия. Мы так дружно основали Латвию, так дружно подготовили пятнадцатое мая…
— А теперь так же дружно спускаем ее в прорубь! — отрезал президент. — Ну, вы посмотрите на него, — он ткнул пальцем в своего заместителя. — Генерал называется. Не знает, куда ордена вешать. А сам больше двух лет как сунул под сукно план вооружения армии и забыл про него. Я понимаю, можно забыть в гостях зонтик, но как можно забыть план вооружения армии! Если бы министр финансов не доложил мне о неиспользованных кредитах, план пролежал бы там до сих пор. Это что-то ужасное! Мы могли быть готовы к войне еще осенью, могли оказать помощь финнам, а теперь что делать? Вы не министр, а баранья голова, вот вы кто!
Заместитель уселся на свое место.
— Разве я один должен этим ведать? Тогда здесь все бараньи головы.
Совещание началось далеко не дружно. Следующим получил нагоняй министр внутренних дел.
— Безобразие! На каждом шагу листовки, прокламации! — бушевал президент. — Лозунги на всех заборах, даже стены полицейских участков исписаны! Вчера, пока ехал к себе на дачу в Саркандаугаву, своими глазами видел на заборах: «Пора уняться, палачи!», «Хватит сосать народную кровь!», «Долой Ульманиса!»… Вы что думаете, большое удовольствие читать эти мерзости? Потом всю ночь не мог заснуть. Фридрихсон[31] ничего не видит. По городу коммунисты разгуливают, а они забились в свою нору, как барсуки, — и хоть бы что. Нет, слишком мирно живется на улице Альберта. Так мы далеко не уедем. Так нам скоро всем будет крышка.
Очередь дошла до министра иностранных дел.
— При встрече с Гитлером у нас был совсем другой уговор. Он начнет, а мы явимся на толоку. Почему Гитлер так долго прохлаждается? Чего он ждет? У нас нет таких возможностей, чтобы начать первыми. Дай бог справиться со здешними советскими гарнизонами. Вам, господин Мунтер, надо опять съездить в Берлин, поторопить их. Хватит им мудрить, мы больше ждать не можем. Народ с каждым днем становится все беспокойнее и наглее. В воздухе пахнет грозой. Пока Гитлер прособирается, народ может смахнуть нас с лица земли вместе со всей Латвией пятнадцатого мая. Энергичнее, энергичнее, господин Мунтер! Мы ждем от вас решительных действий.
Наконец, «высокопревосходительство» сел. Это означало, что он кончил. Теперь можно было говорить министрам. Один за другим успокаивали они президента. Министр внутренних дел предложил объявить в стране чрезвычайное положение. Запретить хождение по ночам. Строже контролировать поезда и дороги. Предоставить айзсаргам еще более широкие права. Охранному управлению следовало бы отпустить дополнительные средства на усиление агентуры.
Никур обещал мобилизовать аппарат пропаганды и активизировать деятельность Камеры труда. Надо расколоть рабочий класс; на интеллигенцию достаточно прикрикнуть построже — кончилось время шуток.
— Зато айзсарги — вот кто наш надежный оплот, и они должны занять у нас соответствующее положение. Пусть Лусис каким угодно путем изыскивает средства, но у айзсаргов и охранного управления денег должно быть вдосталь. Спокойствия ради к весне следует упрятать в тюрьмы весь подозрительный элемент.
Министр иностранных дел Мунтер обещал составить письмо Гитлеру и условиться с германским послом относительно секретной поездки в Берлин.
В заключение «высокопревосходительство» изрек:
— Надо подготовить народ к войне. Я на этой же неделе скажу по радио речь крестьянам: пусть держат наготове походные мешки и запасаются лишней парой белья. Весьма возможно, что наша решительность подействует и на Гитлера. Медленно, слишком медленно он собирается. Не нравится мне это… Покойной ночи, превосходительства.
Все вышли. «Высокопревосходительство» поднялся на второй этаж и приказал горничной подать молока и пирожных. Через несколько минут на столе появилось блюдо с яблочными и бисквитными пирожными, пышками с кремом и печеньями. Диктатор любил сладенькое.
Поев, он посидел немного возле специального аппарата, предназначенного для подслушивания телефонных разговоров между министрами, помощниками, адъютантами. Потом позвонил секретарю:
— Господин Рудум, я иду спать. Приходите.
Вздрогнуло в сладкой отрыжке могучее брюхо. Снаружи слышались трамвайные звонки, гудки и выхлопы автомобилей. Этот шум раздражал президента.
Швейцар министерства чуть рот не разинул от удивления: его превосходительство господин министр собственной персоной прибыл в такое позднее время. Часы показывали четверть одиннадцатого. Еще более неожиданным было его появление для чиновника особых поручений. Когда министр открыл дверь своего кабинета, тот мирно полеживал на диване и перелистывал старый номер журнала «Элеганс». За все годы существования министерства, за все годы пребывания Никура на посту министра это случилось впервые. Чаще двух-трех раз в неделю в министерстве его не видели, никогда он не засиживался позже трех — половины четвертого дня.
Дежурный вскочил с дивана и, не выпуская из рук раскрытого журнала, застыл на месте. Он до того растерялся, что забыл даже отвесить министру поклон.
— Возьмите блокнот и записывайте, — сказал Никур. — Немедленно вызвать ко мне начальника
