— И разглядели оттуда красные полосочки? Они ведь такие узенькие, — безжалостно удивлялась Фания, хотя разговор этот ей нравился все больше и больше.
— У меня был с собой би… Да я и так хорошо вижу, я дальнозоркий. А ведь интересный сон, как вы находите?
— Пожалуй.
— Если бы я был богачом, я бы путешествовал со своей женой по всем морям. Но только чтобы моя жена обязательно походила на вас.
— Это почему же? — Фания вздернула голову.
— Потому что это моя мечта. Да, — твердо продолжал Бунте. — И потом вы такая красавица!
Давно испытанный метод лести и на этот раз оправдал себя. Фания порозовела — и ничего не сказала. Мелкий агент посреднического бюро по крохам копил испытанные приемы и рецепты житейской мудрости и один за другим пускал их в ход. Почему же не повезет ему там, где повезло другим? И он карабкался, локтями пробивая себе путь к заветной цели — к благополучию.
Так текла жизнь в посредническом бюро Атауги. Такими мечтами жил Бунте и ему подобные. Карл Жубур отвергал их мечты. Но и своего пути он еще не нашел.
Несколько раз собирался Жубур зайти к Силениеку. Сам не зная почему, он ждал многого от этой встречи и в то же время боялся разочароваться. Наконец, рассердившись на самого себя, он пошел прямо из конторы. Силениек жил на шоссе Свободы, возле моста через Юглу. Квартира его состояла из двух комнатенок, выходивших окнами на улицу, и кухоньки, из окна которой виднелся тесный унылый двор с собачьей конурой и капустными грядками; горизонт замыкала опушка Бикерниекского леса. Обстановка была самая скромная: рабочий столик у окна, готовая вот-вот обрушиться под тяжестью книг этажерка, в углу за печкой —: подобие дивана, сделанного из матраца и низких деревянных козел, да два венских стула. В первой комнате стоял старый платяной шкаф, посредине — круглый стол и четыре камышовых стула, на полу — кадка с разросшимся олеандром, почти заслоняющим своей листвой окно.
— Вот и отлично, — сказал Силениек. — А я как раз свободен до завтрашнего утра. Легко разыскали или дворник помог?
— Я всегда стараюсь обходиться без проводников. — ответил Жубур. — И потом вы в прошлый раз подробно объяснили, как найти вас.
Силениек одобрительно кивнул ему.
Это верно, надо как можно реже справляться у посторонних. — Подойдя к окну, он задернул белую занавеску и, будто в извинение, объяснил: — Так будет удобнее, не люблю, когда заглядывают прохожие с улицы. Присаживайтесь на диван. — Сам он сел на стул у окна.
Жубур видел Силениека второй только раз, причем у Прамниека они обменялись двумя-тремя незначительными фразами, и все-таки ему казалось, что он давным-давно знает этого высокого плечистого, голубоглазого человека, что он много раз слушал его неторопливую речь, сидя на этом диване.
— Курите? — Силениек протянул Жубуру портсигар, но тот отказался. Тогда Силениек закурил сам. — Хорошего мало, конечно, а бросить трудновато. Приучился на военной службе, с тех пор не могу отвыкнуть.
— Где вы работаете? — спросил Жубур.
Вопрос был самый естественный и обычный, но, задав его, он почувствовал неловкость, словно проявил излишнюю торопливость. Это чувство, впрочем, мгновенно исчезло, когда он увидел спокойную улыбку Силениека. Затянувшись папиросой, он внимательно смотрел на Жубура.
— Сейчас я готовлюсь экстерном к экзаменам. Я учусь. Несколько дней в неделю работаю в авторемонтной мастерской. Летом обычно уезжаю в Видземе, помочь отцу на полевых работах, он у меня крестьянствует. В общем без дела сидеть не приходится.
«А я?» — подумал Жубур. Да, с тех пор как он бросил университет, он часто не знал, куда девать себя, особенно по вечерам. Случайная книга, радиоприемник, одинокие прогулки не могли заполнить его жизнь, удовлетворить жажду настоящего дела.
— На какой факультет думаете? — спросил он, перебирая лежащие на столе учебники физики и математики. — Не на математический?
— Пока еще не решил окончательно, но во всяком случае не на математический. — Силениек помолчал немного и добавил: — Меня больше привлекают общественные науки. Я ведь не мечтаю о карьере кабинетного ученого, я человек практики, дела. А как можно действовать, не зная законов развития общества, не зная, например, политической экономии, не изучив «Капитала»? — И внезапно, без всякого перехода, спросил: — А вы довольны своей работой, удовлетворяет она вас?
— Кого может удовлетворять такая работа? — тихо ответил Жубур.
— Ну, а знаете вы, какой работы вам хочется? Что вам по душе?
— Прежде всего я хочу, чтобы в моей работе был какой-то смысл, — горячо заговорил Жубур, словно в душе у него прорвало плотину, долгое-долгое время сдерживавшую накопившиеся чувства. — Ведь есть же у меня силы, есть знания… хотя и не очень большие, может быть… Главное, есть желание приносить пользу обществу. А тебе на каждом шагу дают понять, что ты пятое колесо в телеге. Ну что, кажется, соблазнительного в моей теперешней работе? И все-таки я каждую минуту могу вылететь из этой конторы, и найдется пропасть желающих занять мое место. Подлая, не достойная человека жизнь! У меня такое чувство, — да и у одного ли у меня? — что пространство, которое я занимаю на земле, на самом деле не мое, что при первом неосторожном шаге меня лишат его. Хотя бы один раз я мог убедиться, что я необходимая частица общества, что оно нуждается во мне. Наоборот. Все время приходится уподоблять себя пробке, которая стремится погрузиться в воду, а ее с непреодолимой силой выталкивает вверх. Вот так и приходишь к сознанию, что ты лишний. Да и ничего удивительного нет, раз в подобном положении оказываются тысячи, миллионы людей — и не только у нас, не в одной Латвии, айв таких странах, как Америка, Англия…
— Лишний… — усмехнулся Силениек. — Нет, вы не лишний. И думать так — величайшее заблуждение, но оно утверждается в сознании миллионов таких людей, как вы и ваши товарищи, теми, кому оно выгодно. Оно создается самим общественным строем, теми, кто охраняет его и старается сохранить его навсегда. — Силениек затянулся в последний раз, бросил окурок в пепельницу, прошелся по комнате и подсел к Жубуру на диван. Теперь он заговорил вполголоса:
— Кто же лишний? Те, которые мешают человечеству устроить жизнь лучше, справедливее, тормозят ход истории. Это то меньшинство, которое живет за счет большинства, присваивает создаваемые народом ценности. Существующее устройство общества им выгодно, они идут на все, чтобы сохранить его. Белое они хотят выдать за черное, черное — за белое. Производителю ценностей, человеку труда, на котором держится мир, они вколачивают в голову убеждение, что он был и останется зависимым от них существом, что так уж устроен мир. Вот даже вы — человек думающий, и то поддаетесь этому обману…
— Где же выход, реальный выход? — задумчиво глядя перед собой, будто спрашивая кого-то третьего, заговорил Жубур. — Разве я сам мало думал об этом? Ведь я читал кое-что, недаром же готовился стать экономистом, — он еле заметно улыбнулся. — Но где же сила, способная… изменить этот порядок? Что творится сейчас у нас, в Латвии? А в Германии?
— Выход есть. Есть и сила, которая изменит существующий порядок, эта сила — сам народ. Народ встает на путь борьбы, потому что без борьбы ничего не дается. Господствующее меньшинство понимает, чем это грозит ему, и не останавливается перед самыми отчаянными средствами — только бы повернуть вспять колесо истории. Вы спрашиваете, что творится сейчас в Германии, в мире. Конечно, совсем не случайно в Италии вынырнул Муссолини, а в Германии Гитлер с полчищами мракобесов. Не случайно и то, что пятнадцатого мая тридцать четвертого года Карл Ульманис наступил своим кулацким, выпачканным в навозе сапогом на лицо Латвии. Но все эти попытки господствующих классов отсрочить свой конец бессильны перед законами истории. Разве можно удержать за горизонтом солнце, когда пришел час восхода?
Наступило молчание. Жубур сидел, глубоко задумавшись. Слова Силениека разбудили в нем столько юношеских мечтаний, дремавших долгие годы, столько новых мыслей, что он не мог говорить от волнения. Один лишь вопрос задал он Силениеку:
— Почему вы говорите со мной так откровенно? Почему вы мне доверились?
