прожитых вместе счастливых годах.
— Не напоминайте, пожалуйста, мне о них, — поморщившись, сказала Мара. — Для меня это самые постыдные воспоминания.
Вилде сделал вид, что не слышит ее слов, и продолжал уже спокойнее:
— Я не хочу, чтобы с вами тогда случилось что-нибудь плохое. Я могу вам помочь. Я уже сегодня хочу дать вам возможность обеспечить свое будущее, заранее заслужить в наших глазах право на прощение. Что, не хотите? — Вилде наблюдал за ней. — Предрассудки мешают? Не стоит терзаться, товарищ Мара Павулан. После глубоко об этом пожалеете.
— Мне от вас ничего не надо, — сказала Мара. — Но я желаю знать, чего вам надо от меня. Признайтесь, вас сюда загнала печальная необходимость?
— В известной мере. Но это не означает, что у меня не было другого выхода. Мне могли помочь многие другие люди. Но я желал предоставить вам чудесную возможность реабилитироваться. Поэтому и пришел прямо к вам.
Мара медленно, не глядя на Вилде, пошла к двери в спальню.
— Уже половина четвертого. У меня вовсе нет желания болтать с вами до утра. Говорите скорее, что вам надо. Я хочу спать.
— Хорошо, я вас не буду долго беспокоить. За мной следят. Меня хотят арестовать. Мне хитростью удалось вырваться из их когтей. Тебе придется спрятать меня в своей квартире… по меньшей мере на несколько дней, пока я не выберусь из Риги.
— Что вы сделали? — живо обернулась к нему Мара.
— Я не успел сделать, но намерения у меня кое-какие были. Они узнали об этом. Сейчас мне грозит тюрьма. Да будет тебе известно, что я не простой солдат, а одно из главных лиц тайной организации. Ты получишь благодарность от ее руководителей. Никому не придет в голову проверять твою квартиру. Риска никакого.
Мара хотела ответить, но, ясно понимая, что сейчас Вилде способен на все, — физически он во всяком случае сильнее, — быстро проскользнула в спальню и заперлась на ключ. И тогда уже сказала:
— Вы пришли не по адресу, господин Вилде. Я не желаю вам помогать.
— Ах, ты не желаешь? — прорычал он за дверью. — Может быть, ты желаешь, чтобы я задушил тебя своими руками?
— Попробуйте.
Он попытался открыть дверь. Она не поддавалась. Тогда он подбежал к другой двери, толкал ее, дергал, тряс за ручку.
— Открой, Мара, — шипел он. — Выпусти меня. Мои друзья знают, где я нахожусь. Если со мной что-нибудь случится, они тебе отомстят. Слышишь? Тебя застрелят в первый же вечер, когда ты будешь возвращаться из театра.
Мара прислонилась к стене. «Теперь ты должна показать, кто ты… настоящий друг или нет? Только ли на словах ты с
Она понимала, что находится на распутье, что дальше будет только один путь, один до самого конца.
За стеной то грозил, то молил негодяй, который когда-то считался самым близким ей человеком. Для него во всем мире не было ничего святого. Всю свою жизнь он шел против своего народа, — шакал, предатель, омерзительный шпик. Но сейчас он бессилен, он все равно что со связанными руками… Лежачего не бьют.
Как огненные стрелы, пронзали ее мозг тысячи мыслей. Вилде стучался в дверь, молил и проклинал. Нет, даже перед пропастью он остался тем же мерзавцем, каким был всю свою жизнь. Громадным усилием воли Мара стряхнула с себя чувство замешательства, и вдруг все стало для нее ясным. Она решилась. Был только один путь, и с этого дня она всегда, без колебаний будет идти по нему.
— Мои друзья увезут тебя в лес и повесят на первой сосне, — угрожал за дверью Вилде.
— Я не боюсь ваших друзей. Слушайте, Феликс Вилде. Сейчас вы услышите мой ответ.
Уверенными шагами она подошла к ночному столику и сняла с телефона трубку. Набрала нужный номер.
— Народный комиссариат внутренних дел? Говорит актриса Мара Павулан. В моей квартире находится государственный преступник Феликс Вилде. Он заперт в моей квартире и не может убежать. Пришлите скорее своих работников, иначе он здесь все разнесет.
Глава шестая
Тридцать лет Екаб Павулан проработал на одном предприятии и за эти годы только два раза сменил станок. Все, что за это время происходило на заводе, составляло и значительную часть биографии Павулана. Из молодого парня, только что научившегося ремеслу токаря, он стал стариком Павуланом, и добрая половина рабочих токарного цеха считались его питомцами. Среди них были разные люди. Некоторые еще недавно старались выслужиться перед начальством, угодничали, пресмыкались, доносили о настроениях рабочих. Большинство мирно ело честно заработанный хлеб, сторонясь всех бурь и в любых условиях ища компромисса. Но были и люди беспокойные, которые не боялись риска и ополчались на все несправедливости; некоторые из них насиделись во времена буржуазной Латвии по тюрьмам — либо за конкретные действия, либо просто на основе чрезвычайного закона Керенского, действовавшего в стране. Но к Екабу Павулану все относились с уважением.
Чем заслужил он дружбу и любовь коллектива? Безупречной жизнью и производственным мастерством. За всю свою жизнь он ни разу не солгал, не тронул чужого добра, хотя бы оно валялось под ногами, а своим местом у станка гордился больше всего на свете. Уже десять лет, как администрация завода поручила ему изготовление самых ответственных и сложных деталей. Только благодаря своему редкому мастерству Павулан не терял работы даже в самые тяжелые годы кризиса. Если за два-три года ему и приходилось что-нибудь испортить, сделать не так, как нужно, он считал себя несчастнейшим человеком в мире и месяцами не находил себе покоя.
В той же степени, как со своим станком, старый Павулан сросся со своим заводом. Он не только вкладывал всю душу в работу, он хотел, чтобы весь токарный цех, весь завод работали без брака. Таких людей считают золотым фондом каждого предприятия, а руки их называют золотыми руками. Жесткие, узловатые и неприглядные, они умеют творить чудеса. Грубый кусок металла в пальцах Павулана превращался в тончайшую деталь, важнейшую часть сложного механизма. Иногда он изготовлял первые опытные образцы по указаниям изобретателей и чертежам конструкторов, не зная еще, для чего они предназначены, и только позже, когда завод начинал выпускать новые изделия, старому мастеру становилось понятным, над чем он трудился. Никогда ему в голову не приходила мысль, что работа его стоит гораздо больше, чем он за нее получает. Есть кусок хлеба, есть две комнатки в районе Воздушного моста, а большего он не требовал. Раньше он не задавал себе вопроса, кому идет доход с его работы. Не интересовало это его и теперь. Главное, чтобы работа шла правильно и хорошо.
После национализации завода директором его стал один из учеников Павулана, Ян Лиетынь, освобожденный двадцать первого июня из тюрьмы. Сам Лиетынь настаивал на том, чтобы пост директора доверили старому Павулану, и весь рабочий коллектив поддержал это предложение, но со старым токарем от волнения едва не случился удар.
— Что вы надо мной, стариком, подшутить вздумали! Чтобы потом весь свет смеялся? Много я понимаю в директорских делах…
— Ты и завод знаешь лучше других и производственный процесс, — сказал Лиетынь. — Без твоего совета здесь не обходились и раньше. Соглашайся, и больше ничего, а мы все будем тебе помогать.
— И образования у меня нет и распоряжаться я как следует не могу, буду только глазами хлопать, всем мальчишкам на потеху. Дайте уж мне честно кончить свой век у станка.
