— Я не могу поехать с вами.
— Почему?
Во Франке снова вскипела ярость. Его невежество, которое он самоуверенно считает верной стратегией, начало всерьез действовать ей на нервы.
— Почему? Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но, как мне кажется, я уже давно вам все объяснила! О чем, как вы думаете, мы все это время говорили? О погоде? — Франка слышала свой пронзительный, визгливый, неприятный голос, но паника неудержимо рвалась наружу сквозь напряженные нервы, заставляя забыть о приличиях.
Алан не поддался и на эту провокацию.
— Думаю, мы уже оба поняли, о чем идет речь. Но я не понимаю, почему вы, собственно, хотите остаться дома. У вас нет таблеток и вы боитесь панической атаки. Отлично. Но если она наступит, то она наступит. Неважно где — здесь или в Сент-Питер-Порте. Вы от нее нигде не убережетесь. Так что можете спокойно ехать.
— Если я останусь дома, то атака не будет такой сильной.
— Вы в этом уверены?
Франка вдруг почувствовала страшную усталость.
— Не знаю. Но обычно мне бывает очень плохо, и я не хочу, чтобы приступ настиг меня в общественном месте.
— Это понятно, но здесь вы будете совсем одна, а это тоже нехорошо.
Усталость наваливалась на Франку все сильнее, и она вдруг поняла, что сейчас, в данный момент паническая атака ей уже не грозит. Усталость была знаком того, что паника улеглась, не успев поразить ее. Паника переродилась в невероятное, невообразимое бессилие. Теперь паника вернется нескоро. Сначала должны восстановиться силы.
У нее не было даже сил на то, чтобы сдержать слезы. Она дала им волю, и они потекли по ее щекам.
— Простите, — пробормотала она, — я сама не знаю, почему я плачу. Я так устала, я так ужасно устала.
Она почувствовала, как руки Алана обняли ее, и уткнулась лицом в его мокрую куртку, но она этого не почувствовала, так как куртка стала еще мокрее от ее слез. Утешительная темнота окружила Франку, а руки Алана крепко держали ее, грели, не давали упасть.
Словно издалека она услышала его голос:
— Тебе не за что извиняться, в этом нет ничего страшного и стыдного. Плачь, просто плачь. Плачь столько, сколько тебе хочется!
Она отдалась на волю своих слез, своих всхлипываний, своего голоса. Она не желала больше сопротивляться, хотя и могла.
«Мне нужна сила, — думала она, — мне надо где-то взять силу».
К своему удивлению, она вдруг поняла, что нашла ее источник.
6
Был уже третий час, когда они, наконец, добрались до ресторана «Бруно».
— Моя мать уже все поняла и расстроилась, — заметил Алан. — Она убеждена, что я уже напился и лежу в каком-нибудь уголке, а ты никак не можешь заставить меня встать.
Они перешли на «ты» после сцены в комнате Франки. Франка проплакала полчаса, она всхлипывала, дрожала и при этом чувствовала, что плачет не из-за таблеток, а от покидавшей ее застарелой, накопившейся в душе боли, плачет по растраченным попусту годам, плачет оттого, что ее никогда не любил Михаэль, оплакивала все свои обиды и бессилие, с которым она им противостояла.
Алан не мешал ей плакать, он ждал, когда слезы Франки иссякнут сами, ждал, когда она успокоится, когда она выплачет все свое горе. В какой-то момент он погладил ее по волосам и сказал: «Я понимаю твои чувства. Я очень хорошо их понимаю». И она вдруг поняла, что и он держится за нее, что и он находит в ней утешение, пусть даже и казалось, что она черпает у него силу.
— Все прошло, — сказала она наконец смущенно, освободилась из его объятий и пригладила волосы. — Должно быть, я ужасно выгляжу.
— Выглядишь ты хорошо, — сказал он, — но тебе не мешало бы умыть лицо. Иначе нам придется объясняться с мамой и Мэй.
Франка пошла в ванную, ополоснула холодной водой лицо, припудрила нос и причесалась. Вид у нее все равно был довольно взъерошенный, но времени на переодевание и приведение себя в порядок уже не было.
«Все равно, — подумала она, — Алан — не Михаэль. Он может показаться со мной на людях и в таком виде».
В машине, по пути в Сент-Питер-Порт, они не говорили о том, что произошло. Ветер, между тем, разогнал последние облака, и небо снова синело, как накануне.
— Я знал, что сегодня будет хорошая погода, — удовлетворенно произнес Алан. — Все-таки я немного знаю свой остров.
— Тебе никогда не хотелось сюда вернуться? — спросила Франка, и Алан ответил:
— Иногда я чувствую ностальгию. Но на острове для меня нет интересной работы. А мне надо думать и об этом… Собственно говоря, об этом я должен думать в первую очередь, — добавил он после короткой паузы, словно стараясь убедить себя.
Когда они остановились перед рестораном и Алан сказал, что мать, наверное, расстроилась, Франка отмахнулась от такого предположения.
— Я ни разу не видела твою мать расстроенной. Она — очень сильная личность. Я восхищаюсь ею.
— Я бы скорее подумал, что иногда она слишком уж культивирует в себе эту силу. Она так зависит от этого образа сильной женщины, что ее можно на этом использовать. Ты же рассказывала мне, что Хелин лгала ей для того, чтобы всю жизнь провести в ее доме. Но если подумать, то у мамы не было никаких причин оставлять у себя в доме вдову немецкого офицера-оккупанта и мучиться с ней пятьдесят пять лет. Маме были открыты все пути… она могла бы не сидеть здесь и выращивать розы, которые она терпеть не может. Но ей, наверное, нравилось, что она может предоставить убежище Хелин. Наверное, ей нравилась роль крепкой главы семьи, нравилось в одиночку воспитывать ребенка, ухаживать за жалкой женщиной и самой справляться со всеми делами. Я думаю, ее сейчас мучает не то, что случилось, а знание того, что Хелин превзошла ее силой и коварством. Беатрис вложила все свои силы в человека, который вовсе в этом не нуждался. Именно поэтому мама теперь кусает себе локти.
Франка продолжала обдумывать слова Алана, входя вслед за ним в ресторан. В зале было занято всего несколько столиков; хорошая погода выгнала туристов на улицу. За одним из столиков в углу сидела Мэй в своем летнем платье, которое, как оказалось, она сегодня выбрала не зря. Было видно, что старушка пребывает в состоянии, близком к отчаянию. Увидев Франку и Алана, она дико замахала рукой.
— Вот и вы, наконец! Вы опоздали больше чем на час! Что случилось?
— Моя мать уже ушла? — осведомился Алан. Они сели за столик Мэй, и Алан продолжил. — Прости, Мэй. Мы с Франкой пошли гулять, немного увлеклись и зашли слишком далеко. Надеюсь, ты уже поела.
Перед Мэй стоял бокал шерри. Она кивнула.
— Да, но без всякого аппетита. Я почти не притронулась к еде. Мне вообще не хотелось есть.
Франка вдруг поняла, что Мэй расстроена отнюдь не их опозданием. Ее удручало что-то еще.
— Где Беатрис? — спросила Франка.
— Она еще не пришла, — с обиженным видом, раздраженно ответила Мэй. — Думаю, что можно было прямо сказать, что нет никакого желания договариваться о встрече. Я же никого не неволю. Мы бы встретились, погуляли по городу, походили по магазинам, потом прекрасно провели бы время за обедом. Но вместо этого я два часа сижу в полном одиночестве в какой-то забегаловке — нет, это неправильно. Я бы
