Вино в потоке образов

Сильнее нет для наших наслаждений.

К.:

Да, отрыгнуть его… и то добро.

О.:

Такой уж бог, что никому не вреден.

К.:

Забавно: бог, а сам живет в мешке!

О.:

Куда ни сунь его, на все согласен.

К.:

А все ж богам не место в кожах жить!

О.:

Вот как… А сам? Тебе неловко в коже?…

К.:

Черт с ним, с мешком… Нам было бы винцо![150]

В контексте этой шутки Дионис обретает форму; бурдюк становится кожей бога, в честь которого на второй день Дионисий отмечают праздник Асколий: как говорят античные комментаторы, во время него было принято прыгать на бурдюк, поджав одну ногу.[151] Глагол askoliazo имеет две различные этимологии: если связывать его со словом skele (нога), он означает «хромать», «ходить на одной ноге» – этой интерпретации придерживаются сегодня; но уже начиная с античности этот глагол сближали со словом askos (бурдюк), и эта народная этимология, вероятно, привела к тому, что с бурдюком стали играть: смысл игры состоит в том, чтобы удержаться на этом кожаном, круглом как шар предмете, вдобавок еще и скользком, потому что его смазывали жиром – и задача усложнялась вдвойне.[152]

50. Краснофигурная чаша; т. н. художник Евергида; ок. 510 г.

51. Краснофигурная чаша; т. н. художник Шёрлеера; ок. 510 г.

52. Краснофигурная чаша; т. н. художник Эпелия; ок. 510 г.

Упражнения такого рода представлены на ряде сосудов. На медальоне одной чаши, сохранившейся во фрагментах [50],[153] юноша сидит на корточках на бурдюке внушительных размеров и пытается на нем удержаться. Иногда на бурдюке сидят верхом, как, например, этот эфеб [51 а],[154] который использует рог для вина как охотничий рожок; это пародия на призыв к вступлению в бой, где вместилище для несмешанного вина – бурдюк – используется всадником, дающим сигнал к сбору, в качестве верхового животного; в этом изображении пародируется настоящий воин, расположенный на оборотной стороне чаши: он снаряжен щитом и трубит в настоящую трубу [51 b]. Эти два изображения, соседствующие на внешней стороне одной и той же чаши, – характерный пример той игры смыслами, которая всегда возможна между внешним миром и миром симпосия.

53. Краснофигурный канфар; т. н. художник Бригоса; ок. 480 г.

54–55. Краснофигурная чаша; ок. 500 г.

На другой чаше [52][155] показаны еще более сложные упражнения. Восьмеро юношей, почти все украшенные гирляндами, перекинутыми через грудь, резвятся, разделившись на две группы по четыре человека. Слева на земле лежит эфеб, а на нем стоят двое его товарищей, один опирается на его правое колено, а другой на правый локоть и на голову; эти двое эфебов находятся один напротив другого, и каждый всем корпусом отклонился назад – таким образом они составляют не человеческую пирамиду, а некое сооружение из балансирующих и напряженных тел, к которому приближается – чтобы тоже стать частью этого строения? – четвертый эфеб. Справа двое других суетятся вокруг примитивной по своей конструкции тележки, которую тащит третий эфеб. На тележке везут бурдюк, привязав его веревками к дышлу, а на бурдюке пытается удержаться четвертый эфеб, но не оседлав его, а свободно на нем балансируя. В обоих случаях эти буйные игры требуют от участников одновременно и силы, и ловкости; в целом это изображение демонстрирует коллективную эфебическую отвагу в рамках комоса, который продолжается на обратной стороне сосуда, вокруг стоящего на земле кратера.

В любом случае из этих нескольких примеров со всей очевидностью следует, что речь здесь идет об упражнениях на ловкость и умение держать равновесие. В этой игре с бурдюком – askoliasmos’e – происходит что-то вроде замещения; теперь не вино ударяет в голову и валит пирующего с ног, эту функцию выполняет вместилище для вина. Вся ловкость теперь направлена на то, чтобы приноровиться к подвижной, округлой и скользкой поверхности, сохранить собственное равновесие – asphaleia – и не упасть. В этом упражнении задействуется основное свойство бога, в честь которого оно исполняется. Ведь Дионис – это тот, кто выпрямляет, orthos, как указывает Филохор:

Филохор пишет [FHG.I.387], что первым разбавил вино водой афинский царь Амфиктион, переняв это искусство от самого Диониса. И когда, начав пить разведенное вино, люди выпрямились, – потому что прежде, удрученные несмешанным питьем, они ходили сгорбившись, – то в святилище Гор, которые взращивают плоды виноградной лозы, они воздвигли жертвенник Дионису Прямому (orthos).[156]

Дионис еще и тот, кто заставляет спотыкаться, кто мешает идти прямо, держаться на ногах, тот, кто ударяет в ноги, Дионис Сфалеот, или Подсекатель, Сфалт.[157] Игра askoliasmos, в которую с таким азартом вовлечены пирующие юноши, является знаком почитания Диониса, хозяина как чистого, так и смешанного вина, управляющего также и равновесием, и устойчивостью, и падением.

Умело обращаются с бурдюками и сатиры; пожалуй, среди свойственных им аксессуаров askos – один из самых любимых. Он может заменить подушку, на которой отдыхает пирующий, как на изображении [53],[158] где сатир помещен между двух бурдюков – один подвешен за горлышко, а другой служит подушкой; сатир поет и играет на кроталах и вот-вот пустится в пляс.

56. Краснофигурная чаша; прото-панэтийская группа; ок. 490.

57 ab.· Краснофигурная чаша; кружок т. п. художника Никосфена; ок. 510 г.

58. Краснофигурный алабатр; т. н. художник Берлин-2268; ок. 500 г.

Группа сатиров [54][159] жонглирует бурдюками, которые кажутся такими легкими, словно они наполнены воздухом. В греческой пословице про того, кто боится пустяков, говорят «испугался askos’а». [160] А еще сатиры используют бурдюки в качестве поплавков, отправляясь на них в путешествие по волнам и по морю, богатому рыбой, – качка этому своеобразному морскому комосу обеспечена по определению [55][161]·

А вот сатир на суше: он сидит верхом на бурдюке [56][162] и пытается просунуть канфар у себя под рукой, не опрокинув его при этом. Необходимость поддерживать двойное равновесие, усидеть на бурдюке и удержать сосуд в руке во много раз усложняет выполнение этого трюка – сатиры всегда на голову выше остальных.

На другой чаше [57 а][163] двое сатиров едут верхом на бурдюках, вслед за сатиром, несущим кратер, а с обратной стороны [57 b] женщина, облаченная в шкуру пантеры, менада, трубит в трубу, давая сигнал двум рвущим с места колесницам. Любопытно, что запряжены колесницы не лошадьми, в упряжке все те же самые менады, которыми правят сатиры; боевая труба созывает… пирующих: присутствующие в изобразительном поле аксессуары – бурдюк, корзина с едой, мертвый заяц – возвращают нас в обстановку симпосия. В этом рисунке сплетаются война и пирушка, и сатиры превращаются в воинов вина. Просто праздник, а не война! Сходным образом другой сатир [58][164] помещен между двумя этими сферами; он потрясает бурдюком, а у его ног мы видим винную амфору; но в то же время он снаряжен щитом в форме