вдвое больше нашего. Он может прокормить семью, и он не вкалывает по пятнадцать дней подряд без единого выходного. У него нет смен, которые длятся по семьдесят два часа. И в него даже не стреляют, насколько я мог заметить.
Теперь все рассмеялись, и Дэнни позволил себе улыбнуться.
— Его не пыряют ножом и не избивают хулиганы, как Карла Макклари на прошлой неделе на Филдс- корнер. Верно? В него никто и не думает стрелять, как в Пола Уэлча во время первомайского бунта. Он не рискует жизнью каждую минуту, как все мы рисковали во время эпидемии гриппа. Или рискует?
— Нет! — закричали все, воздевая вверх кулаки.
— Мы выполняем всю грязную работу, джентльмены, но мы не просим особого обращения. Мы просим лишь справедливости. Чтобы с нами обращались как с людьми. Не как с лошадьми, не как с собаками. Как с людьми.
Зал молчал, никто даже не кашлянул.
— Как все вы знаете, Американская федерация труда проводит твердую политику — не включать в свой состав полицейские профсоюзы. И вы знаете, что Марк Дентон неоднократно подступался к Сэмюэлу Гомперсу, главе АФТ, и ему все время давали от ворот поворот. — Дэнни оглянулся на Дентона, сидевшего на сцене позади него. — До сегодняшнего дня.
Его слова восприняли не сразу. Самому Томасу пришлось несколько раз повторить их про себя, чтобы осознать их значение. Люди начали переглядываться, переговариваться. В зале поднялся шум.
— Вы меня слышали? — Дэнни улыбнулся. — АФТ изменила свою позицию в отношении Бостонского управления полиции, джентльмены. Они готовы включить в свой состав наш профсоюз. К утру понедельника в здании каждого участка будут распространены подписные листы. — Голос Дэнни загремел, мощно разносясь по всему залу: — Теперь мы связаны с самой крупной общенациональной организацией профсоюзов в Соединенных Штатах Америки!
Все поднялись, опрокидывая стулья. Зал взорвался ликующими криками.
Томас видел, как его сын на сцене обнимает Марка Дентона, видел сотни рук, которые к ним тянутся, и широкую улыбку на лице Дэнни, немного любующегося собой, хотя в подобных обстоятельствах, честно говоря, мало чье самолюбие не было бы польщено. И Томас мысленно произнес:
«Я произвел на свет опасного человека».
Он выбрался на улицу. Дождь возобновился, только теперь это было нечто среднее между туманом и легкой моросью. Люди выходили из зала, и Дэнни с Марком Дентоном принимали от них поздравления.
Кое-кто подмигивал Томасу или приветственно касался головного убора, и он отвечал тем же, зная, что они не воспринимают его как Врага, потому что видят в нем увертливого хищника, которого не застигнешь врасплох прочно вцепившимся в ту или другую сторону барьера. Само собой разумеется, они ему не доверяли, но он ловил в их глазах отблеск восхищения и отчасти страха, зато в них не было ненависти.
Он был титаном БУП, это правда, однако носил это звание легко и непринужденно. В конце концов, чванливость — удел мелких божков.
Дэнни, конечно, отказался поехать вместе с ним на служебной машине с шофером, поэтому Томас отослал Марти в Норт-Энд одного, и они с Дэнни покатили через весь город на поезде надземки. Им пришлось выйти на станции Бэттеримарч, потому что эстакаду, разрушенную паточным потопом, еще чинили.
Дальше они добирались пешком. По пути Томас спросил:
— Как он? Рассказал тебе хоть что-нибудь?
— Его кто-то поколотил. Он мне сообщил, что на него напали, хотели ограбить. — Дэнни закурил, предложил отцу. Тот взял папиросу. — Сам не знаю, верить ему или нет, но он стоит на своем. Две ночи на улице ночевал. Такое любого ребенка потрясет.
Они прошли еще квартал. Томас проговорил:
— А ты просто молодой Сенека. Отлично там смотрелся, должен признать.
Дэнни лукаво улыбнулся:
— Спасибо.
— Значит, вступаете в общенациональную трудовую организацию?
— Давай не будем это обсуждать.
— Если давление усиливается, АФТ часто оставляет молодые профсоюзы без всякой поддержки.
— Папа. Я же сказал, хватит.
— Ладно, ладно, — проворчал отец.
— Вот и спасибо.
— Я же не идиот, чтобы пытаться как-то изменить твое мнение после столь триумфального вечера.
— Папа, я сказал — прекрати.
— А что я такого делаю? — осведомился Томас.
— Ты сам отлично знаешь.
— Не знаю, мой мальчик. Давай-ка объясни.
В глазах Дэнни вспыхнула злость, тут же сменившаяся иронией. Дэнни единственный из трех его сыновей понимал отцовское чувство юмора. Все трое были остроумны (как и несколько поколений их предков), но Джо отпускал саркастические замечания самоуверенного всезнайки, а шуточки Коннора отличались водевильной грубоватостью в тех редких случаях, когда его покидала серьезность. Дэнни преуспел и в том и в другом, но он по примеру отца умел видеть смешное в абсурдном. А следовательно, мог посмеяться и над собой. Особенно в самые тяжкие минуты. И эту связь между ними не могла бы уничтожить никакая разница во взглядах. Томас часто слышал, что родители не отдают предпочтения никому из своих детей. Полнейшая чушь. Сердце есть сердце, и оно выбирает, кого любить, независимо от головы. Томас выделял Эйдена. Парень понимал его существо, что не всегда было к лучшему. Но и он понимал Эйдена, так что равновесие сохранялось.
— Я бы тебя пристрелил, старик, если бы при мне была моя пушка.
— Промазал бы, — усмехнулся Томас. — Видел я, как ты стреляешь.
Второй раз за вечер он оказался в присутствии Норы — во враждебном присутствии, что и говорить. Она не предложила ему ни выпить, ни сесть. Вместе с Дэнни отступила в угол комнаты, а Томас подошел к своему младшему сыну, сидевшему за столом у окна.
Мальчик наблюдал за его приближением, и Коглина-старшего мгновенно поразила какая-то пустота в его взгляде, словно из парня вынули что-то важное. Глаз у него был подбит, над правым ухом виднелась подсохшая царапина, и Томас с немалым раскаянием отметил, что на горле у мальчика еще виден красный след от его собственной руки.
— Джозеф, — произнес он.
Джо уставился на него.
Томас опустился перед сыном на колено, сжал руками его лицо, поцеловал в лоб, поцеловал в волосы, прижал его к груди.
— О господи, Джозеф, — выговорил он, закрыл глаза и почувствовал, как страх, все эти два дня запертый у него где-то в сердце, хлынул ему прямо в кровь, в мышцы, в кости. Он склонился к его уху и шепнул: — Я тебя люблю, Джо.
Джо замер в его руках. Томас провел руками по щекам сына.
— Я страшно беспокоился.
— Да, сэр, — прошептал Джо.
Томас искал в нем того мальчишку, которого он знал, но на него глядел незнакомец, чужак.
— Что с тобой случилось, мальчик? Все в порядке?
— Все хорошо, сэр. Меня побили, больше ничего. Ребята возле депо.
Мысль о том, что его сына, его родную кровь, кто-то избил, на мгновение воспламенила в нем
