подарками, которые получили на день рождения.
Ни одного голоса «против». Ни одного.
Пожалеешь розгу — испортишь ребенка.
Большевики.
— Это все, суперинтендант.
Нора с громким стоном скатилась с Дэнни и уткнулась лбом в подушку, словно бодая ее. Дэнни провел ладонью по ее спине.
— Что, хорошо?
Она утробно засмеялась в подушку и повернула к нему голову.
— Можно мне при тебе употреблять слово «трахаться»?
— По-моему, ты только что это сделала.
— И ты не шокирован?
— Шокирован? Дай мне покурить, и я буду готов продолжить. Посмотри на себя. Господи.
— Что?
— Ты просто… — Он провел пальцами по ее ноге, по заду, по спине. — Восхитительная. С тобой так и тянет трахаться.
— Теперь ты сам сказал «трахаться».
— А я всегда так говорю. — Он поцеловал ее в плечо. — Кстати, зачем тебе понадобилось это слово?
Она куснула его в шею.
— Я хотела сказать, что никогда раньше не трахалась с вице-президентом.
— Ограничивалась финансовыми директорами?
Она хлопнула его по груди.
— Ты горд, парень?
— Хочешь честно?
— Разумеется.
Он сел в кровати, взял с тумбочки пачку «мюрадов», закурил.
— Я… польщен, — произнес он. — Когда они назвали мое имя, я подумал: бог ты мой, я и не знал, что оно есть в бюллетене.
— Да ну? — Она провела языком по его животу. Взяла у него папиросу, затянулась, отдала обратно.
— Не мог себе представить. Хотя перед голосованием Дентон мне намекнул. Но, черт возьми, меня избрали, а я даже не знал, что меня выдвигают. Сумасшедший дом.
Она легла на него; ему приятно было ощущать ее тяжесть.
— Значит, ты польщен, но не горд?
— Я напуган, — сказал он.
Она засмеялась и забрала у него папиросу.
— Эйден, Эйден, — прошептала она, — тебя ничем не напугаешь.
— Вот и нет. Я постоянно в страхе. Ты мой страх.
Она всунула папиросу ему в рот.
— Ах вот как, я нагоняю на тебя страх?
— Даже ужас. — Дэнни погладил ее по лицу, запустил руку в волосы. — Я боюсь тебя разочаровать.
Она поцеловала его руку.
— Ты меня никогда не разочаруешь.
— Мои парни тоже верят, что я их не разочарую.
— Так что же тебя пугает?
— Что вы все ошибаетесь.
Одиннадцатого августа, под звуки теплого дождя, хлеставшего в стекла его кабинета, комиссар Эдвин Аптон Кёртис составил дополнение к своду правил и уложений Бостонского управления полиции:
Никто из сотрудников данной полицейской службы не должен состоять ни в какой организации, структуре или группе, объединяющей действующих и/или бывших сотрудников означенной службы, но входящей в состав организации, структуры или группы вне полицейского управления.
Завершив работу над текстом, которому суждено было войти в обиход как «параграф 35», комиссар повернулся к Герберту Паркеру и показал ему черновик.
Паркер прочел; ему хотелось бы, чтобы формулировка звучала пожестче. Но в стране сейчас все перевернуто вверх дном. Приходится миндальничать даже с профсоюзами, этими большевиками. Но это пока. Лишь пока.
— Подписывай, Эдвин.
Кёртис подписал. Вздохнул, глядя на запотевшие окна.
— Ненавижу дождь.
— Что верно, то верно, Эдвин, летние дожди хуже всего.
Час спустя Кёртис передал текст журналистам.
Томас и семнадцать других капитанов встретились в приемной кабинета суперинтенданта Краули на Пембертон-сквер. Все смахивали капли воды с кителей и фуражек, кашляли, жаловались на своих водителей, на пробки, на отвратительную погоду.
Томас оказался рядом с Доном Истменом, возглавлявшим 3-й участок, тот, что отвечал за Бикон-хилл. Сосредоточенно поправляя манжеты промокшей рубашки, Истмен негромко проговорил:
— Я слышал, они собираются дать в газетах объявление.
— Не всякому слову верь.
— Объявление о наборе в постоянное милицейское ополчение из вооруженных добровольцев.
— Говорю тебе, это все слухи.
— Слухи или нет, Томас, но, если наши люди забастуют, на нас польется, как никогда не лилось. Все с ног до головы будем в дерьме.
— Сохраняйте спокойствие, — тихо произнес Томас.
Дверь в кабинет Краули открылась, он вышел и небрежно махнул им: мол, следуйте за мной.
Краули зашел в зал для совещаний, капитаны — за ним. Они заняли места за длинным столом. На буфетных стойках не обнаружилось ни кофейников, ни чайников, ни кексов, ни подносов с печеньем — словом, ничего такого, что они привыкли воспринимать как должное во время подобных совещаний. Более того, в комнате не было ни одного официанта и никого из младшего состава. Лишь суперинтендант Майкл Краули и его восемнадцать капитанов. Не было даже секретаря, чтобы вести протокол.
Краули стоял спиной к громадному окну.
— Параграф тридцать пять, — заговорил он, — только что внесенный в кодекс нашего управления, запрещает участие сотрудников в деятельности какого бы то ни было общенационального профсоюза. Это означает, что каждый из тысячи четырехсот полицейских Бостонского управления, вступивших в АФТ, может быть уволен. — Он ущипнул себя за переносицу и поднял ладонь, чтобы пресечь любые вопросы. — Три года назад мы перешли с удлиненных дубинок на карманные. Однако подавляющая часть удлиненных дубинок до сих пор остается у сотрудников. Все начальники участков должны сегодня же приступить к их конфискации. Мы рассчитываем, что до конца недели все дубинки будут в вашем распоряжении.
«Бог ты мой, — подумал Томас. — Они уже готовятся вооружать ополчение».
— На каждом из восемнадцати участков распространялись подписные листы АФТ. Вам следует выяснить, кто из сотрудников отвечал за сбор этих подписей. — Краули повернулся к ним спиной и стал смотреть в окно, совершенно помутневшее от влаги. — К концу сегодняшнего дня комиссар направит мне список рядовых полисменов, которых я лично опрошу на предмет нарушения ими служебных обязанностей.
