Он подумал: она изо всех сил старается не расплакаться.
— Люлю тя, — снова выговорил он.
Она засмеялась. Смех сквозь слезы. Вытерла глаза. Опустила голову ему на плечо. Он чувствовал лицом ее тепло.
Ранение Дэнни имело только одно преимущество: за три недели он не видел ни единой газеты. Иначе он давно бы узнал, что на другой день после стрельбы в том переулке комиссар Кёртис официально объявил все должности бастующих полицейских вакантными. Президент Вильсон тоже сказал свое веское слово, назвав действия сотрудников полиции, оставивших свои посты, «настоящим преступлением против цивилизации».
В объявлениях о наборе нового состава полиции содержались обновленные стандарты оплаты и условий труда, полностью совпадавшие с требованиями забастовщиков. Теперь базовая зарплата начиналась с тысячи четырехсот долларов в год. Форму, значки, табельные револьверы будут выдавать бесплатно. Не прошло и двух недель после беспорядков, как на все полицейские участки стали прибывать команды муниципальных уборщиков, водопроводчики, электрики, плотники, чтобы здания отвечали требованиям безопасности и санитарии, принятым в штате.
Губернатор Кулидж составил телеграмму для Сэмюэла Гомперса, главы АФТ. Прежде чем отправить телеграмму, он распространил ее текст в прессе, и на другое утро все ежедневные издания опубликовали это на своих первых полосах. Кроме того, его по телеграфу разослали по всей стране, и в ближайшие два дня текст перепечатали более семидесяти газет. Губернатор Кулидж заявлял следующее: «Никто, никогда и нигде не имеет права бастовать, подвергая угрозе общественную безопасность».
За неделю эти слова обратили губернатора Кулиджа в национального героя, и кое-кто предполагал даже, что ему не мешало бы задуматься о выдвижении своей кандидатуры на президентский пост в будущем году.[85]
Эндрю Питерс пропал с общественного небосклона. Неэффективность его действий сочли недобросовестностью, если не преступной халатностью. То, что он не вызвал Гвардию штата в первый же вечер забастовки, свидетельствовало о нарушении служебного долга, и среди населения сложилось мнение, что лишь быстрая реакция и железная решимость губернатора Кулиджа и несправедливо оклеветанного комиссара Кёртиса спасли город.
Экс-копу Стиву Койлу устроили настоящие полицейские похороны. Комиссар Кёртис превозносил бывшего патрульного Стивена Койла, явно противопоставляя его другим, как образцового полисмена «старой закалки», для которого долг превыше всего. При этом Кёртис обходил молчанием тот факт, что Койла почти год назад уволили из состава БУП. Впрочем, он пообещал создать комиссию, которая рассмотрит возможность посмертного восстановления медицинской страховки Койла для выплаты компенсации его ближайшим родственникам, буде у него таковые обнаружатся.
В первые дни после смерти Тессы Фикары газеты вовсю трубили о том, как бастующий сотрудник полиции менее чем за год уничтожил двух самых разыскиваемых террористов в стране, а также способствовал уничтожению третьего, Бартоломео Стеллины, рьяного галлеаниста: это его Лютер сбил кирпичом.
Хотя забастовщиков теперь воспринимали с такой же враждебностью, с какой недавно относились к германцам (с ними часто сравнивали бастующих), рассказы о подвигах полисмена Коглина вновь вернули общественное сочувствие к забастовщикам. Главенствовало мнение, что если они захотят вернуться на свою работу прямо сейчас, то некоторых из них можно взять на прежнее место. По крайней мере, тех, у кого такой же выдающийся послужной список, как у Коглина.
Однако вскоре в «Пост» появилось сообщение, что сотрудник полиции Коглин, судя по всему, в прошлом поддерживал знакомство с Тессой Фикарой и ее мужем. Следом «Транскрипт», цитируя анонимного информатора из Бюро расследований, довел до сведения общественности, что сотрудник полиции Коглин и супруги Фикара некоторое время жили на одном и том же этаже одного и того же здания в Норт-Энде. Потом «Глоб» поместила материал, где приводились высказывания некоторых жильцов этого дома, описывавших отношения между сотрудником полиции Коглином и супругами Фикара как дружелюбные, до такой степени дружелюбные, что его дружба с Тессой Фикарой могла переходить границы допустимого; кто-то даже задавался вопросом, платил ли он ей за услуги. В свете вышеизложенного убийство им ее мужа приобретало совсем иную окраску: возможно, Коглином двигало не только чувство долга. Общество тут же отвернулось от сотрудника полиции Коглина, «этого грязного копа». Все разговоры о том, что забастовщики когда-нибудь смогут вернуться на прежнюю работу, прекратились.
О бостонских беспорядках писали журналисты по всей стране, в их изложении стачка приобрела поистине легендарные масштабы. Согласно некоторым газетам, толпу ни в чем не повинных гражданских лиц расстреливали из пулеметов, и число жертв исчислялось сотнями, а материальный ущерб — миллионами долларов. На самом деле погибших было девять, а ущерб не превысил миллиона долларов, но публика не желала этому верить. Забастовщики, по общему убеждению, были большевиками, а их стачка развязала в Бостоне настоящую гражданскую войну.
Когда в середине октября Дэнни выписался из больницы, он еще приволакивал левую ногу, а левой рукой ему лишь с большим трудом удавалось поднять что-нибудь тяжелее чашки с чаем. Однако речь его полностью восстановилась. Он мог бы выйти из больницы еще две недели назад, но в одной из ран начался сепсис, и второй раз за месяц к нему явился священник и совершил соборование.
После того как его опозорили в газетах, Нора вынуждена была покинуть дом на Салем-стрит и переправить их немногочисленные пожитки в меблированные комнаты в Вест-Энде. Туда-то они и пришли, когда Дэнни выписали. Она выбрала Вест-Энд, потому что Дэнни предстояло проходить реабилитацию в Массачусетской общей больнице, а до нее можно было за несколько минут дойти пешком от их теперешнего жилья. Дэнни вскарабкался по лестнице на второй этаж, и они с Норой вошли в обшарпанную комнатку с одним-единственным серым окном, глядевшим в переулок.
— Это все, что мы себе можем позволить, — объяснила Нора.
— Отличное место.
— Я пыталась отскрести грязь с той стороны окна, все терла и терла, но…
Он обнял ее здоровой рукой.
— Все отлично, детка. Мы тут недолго пробудем.
Однажды ночью он лежал с ней рядом, впервые после ранения насладившись ее любовью.
— Я здесь никогда не смогу найти работу, — произнес он.
— Сможешь.
Он посмотрел на жену.
Она улыбнулась. Слегка шлепнула его по груди.
— Так тебе и надо, парень, за то, что спал с террористкой.
Он фыркнул. Приятно, что они в состоянии смеяться над чем-то настолько мрачным.
Когда он лежал в коме, родные дважды навещали его в больнице. А после инсульта к нему явился отец и заявил, что они всегда будут его любить, но больше никогда не допустят в свой дом. Дэнни кивнул, пожал отцу руку и только через пять минут после его ухода заплакал.
— Когда закончится реабилитация, нас тут ничто не будет удерживать, — проговорил он.
— Да.
— Тебе хочется приключений?
Она погладила его по груди.
— Мне всего хочется.
За день до смерти у Тессы случился выкидыш. По крайней мере, так сообщил Дэнни коронер. Возможно, коронер соврал, чтобы избавить его от чувства вины, но Дэнни решил поверить: он опасался, что угрызения совести добьют его окончательно.
Когда он познакомился с Тессой, она рожала. Когда он случайно встретил ее в мае, она притворялась беременной. И теперь, перед самой смертью, опять брюхата. Ею словно бы владела всепоглощающая потребность непременно облечь свою ярость в еще чью-то плоть и кровь, чтобы ярость передавалась дальше, из поколения в поколение. Этой потребности (как и самой Тессы) он никогда не мог понять.
