возвращается. Светило солнце. В воздухе летали паутинки. Птицы рассыпались трелями, щебетали, насвистывали, звенели колокольчиками, словом, каждый старался как мог, чтобы понравиться доктору Дулиттлу.
Но лучше всех пел обыкновенный, невзрачный дрозд.
— Как чудесно ты поешь! — восхищенно воскликнул доктор Дулиттл, когда птица умолкла. — Эго старая песня или ты сам ее сочинил?
— Это очень старая мелодия, — ответил дрозд. — Мы, дрозды, поем ее лет семьсот, не меньше. Но сегодня я пел ее по-другому, я часто пою ее иначе, не так, как остальные. Иногда она у меня выходит грустная, иногда веселая. Все зависит от того, что у меня на душе. Когда всходит солнце — я радуюсь, когда вспоминаю любимую — грущу. Когда я вижу, как воробьи купаются в пыли, песня получается насмешливая.
— Вот и превосходно, — обрадовался доктор. — Ты-то мне и нужен. Не мог бы ты сочинить музыку для хора дроздов и разучить ее со своими друзьями. Собери хор из двадцати дроздов и порепетируй с ними как следует, чтобы все пели в один голос. Я знаю, что вы, птицы, поете каждая на свой лад, но оперу будут слушать люди, а они ценят только слаженное пение. Через несколько дней я приду, и мы посмотрим, что у вас получилось.
— Можете положиться на нас, господин доктор, — гордо ответил дрозд. Подумать только — Джон Дулиттл выбрал именно его! — И музыка и хор будут готовы через три дня.
Глава 13. Корнелиус нашелся!
Через три дня доктор Дулиттл вернулся на ту же опушку леса. Дрозды не подвели — песня была готова, а хор пел на удивление слаженно. Домой доктор возвратился воодушевленным — дела шли на лад.
Он отыскал в цирке Мэтьюза Магга. Тот, как обычно, хлопотал: проверял, накормлены ли животные в зверинце, все ли готово к вечернему представлению.
— Мэтьюз, — сказал ему доктор, — завтра с утра возьмешь с собой Пипинеллу и пройдешься по зоомагазинам. Купишь тех птиц, на которых она покажет.
— Зачем? — непритворно удивился Мэтьюз. — Неужели дюжины пеликанов и фламинго недостаточно?
— Ну конечно же нет, — терпеливо объяснил доктор. — Мы ведь даем оперное представление, и в нем птицы будут играть самих себя. К тому же нам понадобятся дублеры.
— Дуб… кто? — не понял Мэтьюз.
Уж больно мудреное было это слово, а с такими словами он не ладил.
— Дублеры — это такие артисты, которые учат главные роли и могут заменить друг друга в случае болезни. Вы должны найти четырех канареек и трех зябликов. Покупай их по любой цене. Времени у нас в обрез, я обещал директору театра «Регент», что опера будет готова к началу октября.
На следующее утро Мэтьюз Магг посадил к себе на плечо Пипинеллу и весело зашагал по улицам Лондона. Через два часа он вернулся. Он был все так же бодр и весел. В руках он нес клетку.
Клетку поставили на стол, и Джон Дулиттл снял с нее бумагу, в которую ее завернули, чтобы птица, не дай Бог, по дороге не простудила горло. Внутри сидела маленькая, изящная черно-желтая канарейка.
— У нее замечательный голос, — щебетала Пипинелла, пока доктор рассматривал птицу. — Наверняка вам понравится. Но мы очень долго искали, обошли несколько магазинов, а сумели выбрать только одну птицу. А уж зяблики с хорошими голосами встречаются даже реже бриллиантов.
Новая канарейка и в самом деле понравилась доктору Дулиттлу. Вечером новенькая уже разучивала с Пипинеллой дуэт из оперы.
Поутру Мэтьюз снова взял Пипинеллу и отправился на поиски новых певцов. Когда они вернулись на этот раз, доктор издали заметил, что лицо Мэтьюза сияет ярче, чем кастрюли Крякки, а уж она-то драила свои любимые кастрюли до блеска.
Не успели они переступить порог фургона, как Пипинелла радостно защебетала:
— Какая радостная новость! Угадайте, кого мы нашли!
Доктор почесал затылок и неуверенно начал:
— Неужели…
— Да! Да! — не дала договорить ему Пипинелла. — Мы нашли Корнелиуса! Моего бывшего мужа!
— Нам повезло! — обрадовался доктор. — Удивительно, что спустя столько времени нам удалось его отыскать. Давайте сюда клетку, я хочу посмотреть на него.
— Мы нашли его совершенно случайно, господин доктор, — продолжала щебетать в возбуждении Пипинелла. — Мы наткнулись на маленький и ужасно грязный магазин в восточной части Лондона. Мэтьюз поначалу даже не хотел заходить туда, до того этот магазин походил на лавочку самого низкого пошиба. Но я подумала: «А вдруг злая судьба занесла сюда замечательных певцов? Нельзя же их бросать здесь». Я порхала у двери в магазин, пока Мэтьюз не понял, чего я хочу. Когда мы вошли внутрь, я собиралась, как обычно, пропеть от порога: «Корнелиус, ты здесь?» Однако от того, что я увидела, у меня сжалось сердце и перехватило горло, так что я не могла выдавить из себя ни звука. Такой грязи не бывает даже на помойке! И тут из дальнего угла до меня донесся хриплый шепот: «Пипинелла! Это я, Корнелиус! Лети ко мне!»
Но найти Корнелиуса среди десятков набитых жалкими, грязными птицами клеток было не так-то просто. Я летала от клетки к клетке и не могла отыскать его. Тогда Мэтьюз стал поочередно снимать клетки и подносить их ко мне. Только в последней, самой дальней, я обнаружила Корнелиуса. Мы купили его за один шиллинг. Лучшего в мире певца — и всего за один шиллинг! Но он сейчас болен и не может петь, наверное, именно поэтому он и попал в этот притон. Вот она, птичья жизнь! Вот они, извилистые пути славы!
Тем временем доктор Дулиттл развернул бумагу и поставил клетку на стол. Когда-то этот самец канарейки, может быть, и был чудесного ярко-желтого цвета, но сей час его перья казались серыми от грязи. Он открыл клюв, но из его горла вырвался не замечательный золотой голос, о котором рассказывала Пипинелла, а хриплый шепот.
— Я простужен. У меня болит горло, — с трудом выдавил из себя Корнелиус. — В магазине гуляли сквозняки, и я заболел. Боюсь, больше мне не петь.
— Не отчаивайся, — подбодрил его доктор. — У меня есть чудо-микстура, она вмиг поставит тебя на ноги. Я сам ее изобрел для канареек с больным горлом.
Джон Дулиттл принес свой черный саквояж, порылся в нем и достал маленький пузырек с прозрачной жидкостью. Затем он открыл клетку, протянул Корнелиусу руку и, когда тот сел к нему не палец, капнул ему в горло две капли микстуры.
— Уже к вечеру тебе станет легче, — сказал доктор, закрывая саквояж. — Завтра утром я дам тебе еще две капли микстуры, и к вечеру ты уже будешь петь как прежде.
— Что с тобой приключилось? — прыгала вокруг Корнелиуса Пипинелла. — Как ты оказался в этом магазине?
— Да-да, пусть расскажет свою историю, — поддержал канарейку Хрюкки. Если не считать еды, оп больше всего на свете любил слушать занятные истории.
Но доктор решительно воспротивился.
— Никаких историй, никаких рассказов, поумерьте свое любопытство и пожалейте больного. А ты, Корнелиус, не вздумай открывать рот. Сейчас я укрою твою клетку платком и поставлю ее поближе к печке, чтобы тебе было тепло и уютно.
