касающиеся дворца Уизлобли.
— Ты уж прости, меня, Стаббинс, — сказал Джон Дулиттл, — но мне сейчас недосуг заниматься старыми бумагами. Меня ждут более важные дела.
Я не считал, что старая бумага — дело совершенно неважное, но спорить с доктором мне, мальчишке, не пристало, поэтому я подчинился и оставил его в покое. Я вышел из кабинета, и меня тут же нагнал Мэтьюз и взял под руку.
— Том, — сказал он, — ты же знаешь, что я ни читать, ни писать не умею. Пожалуйста, не сочти за труд, прочти мне, что написано на этом клочке бумаги.
Я прочел. Мэтьюз в задумчивости пожевал губами, покачал головой и, наконец, спросил:
— И что же ты обо всем этом думаешь?
— Мне кажется, что это обрывок завещания. Доктор тоже вроде бы того же мнения, но он не хочет связываться с графом Уизлобли, поэтому не подал виду, что догадался, о чем идет речь. Нельзя ставить доктору в вину то, что он открещивается от всего, что хоть как-то связано с именем графа. После всего, что он пережил в ту ужасную ночь...
— Ты сказал — завещание, — перебил меня Мэтьюз. — А чье?
— Не знаю, — > развел я руками. — Точно известно, что этот клочок бумаги нашла мышь в библиотеке дворца Уизлобли.
— Вот оно как… — протянул Мэтьюз. — Придется нам еще поломать над этим голову.
— Почему? — спросил я напрямик. — Зачем нам ломать голову над клочком пергамента?
— Я тебе расскажу попозже, — загадочно ответил Мэтьюз. — Дворцы, как правило, скрывают немало тайн.
И он ушел, а я так и остался стоять с непонятным клочком пергамента в руках, на котором сохранилось всего три строчки.
Глава 29. Клинг
В течение нескольких дней от Мэтьюза не было известий. Его загадочные слова возбудили мое любопытство. Я подолгу вертел в руках клочок пергамента и ломал голову над обрывками слов, которые были на нем написаны. Однако необычное происшествие отвлекло меня.
Как я уже говорил, доктор Дулиттл запретил О’Скалли приводить в зоопарк новых жильцов-собак. Но однажды О’Скалли, как обычно, бродил по городу и вдруг увидел под забором пса.
Грязный и взлохмаченный, пес лежал на голой земле и жалобно скулил. Он явно попал в беду, и ему требовалась помощь.
— Что с тобой? — участливо спросил О’Скалли незнакомого пса.
— Сам не знаю, — ответил тот. — Я съел крысу, а теперь у меня болит живот. Ой, как больно!
— Эго не от крысы, — с уверенностью заявил О’Скалли. — Крысы — очень здоровая пища. От них ничего плохого собаке не будет. Я сам съел их не одну сотню.
— Я съел их не меньше твоего, — проскулил в ответ пес. — И до сих пор тоже ничего плохого от них не было. Но у сегодняшней был какой-то странный привкус.
— Ну ничего, сейчас я отведу тебя к доктору Дулиттлу, и он быстро поставит тебя на ноги, — утешил пса О’Скалли.
Но пес так страдал от боли в животе, что не мог идти. О’Скалли помчался домой. «Надо бы посоветовать доктору придумать носилки для больных собак, — думал он по дороге. — Или хотя бы тележку».
Доктора дома не оказалось, поэтому О’Скалли позвал на помощь меня, и я привез больного пса к нам на Воловью улицу в садовой тачке — мне недоставало сил принести его на руках.
Тем временем доктор Дулиттл вернулся и осмотрел больного.
— Ты отравился, — сказал доктор.
— Но ведь он съел только крысу! — удивился О’Скалли. Он стоял рядом и ужасно волновался.
— Значит, крыса была отравлена, — объяснил Джон Дулиттл. — Кто-то из людей решил вывести в своем доме крыс, разбросал везде отравленную приманку, крысы отравились, и тут ты слопал одну из них. Ничего страшного, мы с твоей болезнью справимся шутя. Но тебе придется остаться у меня на несколько дней. Спать будешь в гостиной, так мне будет легче присматривать за тобой. Выпей это лекарство и ложись на тюфяк. Стаббинс, укрой его потеплее, чтобы он не простудился.
На следующее утро меня разбудил странный шум, доносившийся из спальни доктора. Казалось, что он непонятно зачем двигает мебель. Я встал с постели, оделся и заглянул в спальню доктора.
Он и вправду двигал мебель! С красным от напряжения лицом доктор оттащил от стены шкаф, заглянул за него, покачал головой и полез под кровать.
Я удивленно смотрел на него. Доктор вылез из-под кровати, заметил меня и сказал:
— Доброе утро, Стаббинс. Ты случайно не видел мой ботинок?
— Ботинок? — опешил я и переспросил: — Какой ботинок?
— Ну да, ботинок. Левый. Он исчез.
— Нет, не видел, — замотал я головой.
— Странно, — проворчал доктор. — Я поставил их вчера вечером под кровать. Не мог же он уйти из спальни сам, без меня.
Однако пора было браться за дела. Для начала я решил заглянуть в гостиную к больному псу, которого накануне привел О’Скалли. Но Клинга — так звали пса — в гостиной не оказалось.
Я встревожился и вышел в сад, чтобы попросить О’Скалли отыскать пропавшего пациента. Каково же было мое удивление, когда на лужайке я нашел не только пса, но и левый ботинок доктора — пес с явным удовольствием грыз башмак.
В ту же минуту в сад вышел и Джон Дулиттл — на правой его ноге был башмак, а на левой — домашний шлепанец.
— Кто тебе разрешил выходить на улицу? — стал доктор журить пса. — Ты еще не здоров. Эй, а что ты делаешь с моим башмаком?
Конечно, доктор спрашивал зря — и так было понятно, что Клинг делал с башмаком, — сбоку на нем уже виднелась изрядная дыра.
— Что же ты наделал! — огорчился Джон Дулиттл. — Зачем ты выгрыз в башмаке дыру? Как же я теперь его надену?
— Так вы его еще носите, господин доктор? Очень жаль, — сказал пес. Правда, я не совсем понял, что же ему жаль: что он испортил башмак или что башмак у него сейчас отнимут. — Очень жаль, я был совершенно уверен, что они вам уже не нужны.
— Это мои лучшие, и единственные, башмаки, — загрустил Джон Дулиттл. — А сегодня вечером мне непременно надо быть в Зоологическом обществе. По-моему, будет неприлично явиться туда в домашних шлепанцах. Стаббинс, прошу тебя, после завтрака сходи к своему отцу, поклонись ему от меня и попроси поставить на башмак заплату. Кпинг, — обратился доктор к псу, — зачем ты грызешь башмаки? Только щенки точат об обувь зубы, а ты ведь уже немолод.
— У меня эта привычка осталась с детства, — ответил Клинг. — Есть люди, которые и в старости грызут ногти. Я грызу башмаки. Одни говорят, что это дурная привычка, другие, правда их мало, что это признак гениальности. А отец считал, что я глупый щенок и никогда не повзрослею.
Сидевшая на ветке Полли скрипнула:
— Твой отец был умным псом, к сожалению, ты не в него пошел.
Но Клинг не обратил на ворчание попугаихи внимания и продолжал:
— Это очень вкусно, господин доктор. Я за один башмак готов полжизни отдать, а за целую пару и умереть не жалко.
— Ну что же, — улыбнулся Джон Дулиттл, — придется мне купить для тебя пару. Какие ты больше любишь — черные, коричневые или желтые?
— Если уж вы мне предлагаете башмаки на выбор, — ответил Клингу — то я бы предпочел
