— Сначала вам придется очиститься, а потом — кто знает? За пределы кольцевой я не заглядывал.
— И вы думаете, это справедливо?
— Я думаю, что любое преступление требует наказания.
В этот момент поезд стал тормозить. Я ухватился за перекладину.
Влад пытался сохранить чувство собственного достоинства, убрал руки в карманы пиджака и разглядывал носки отполированных ботинок.
Остановка.
Двери распахнулись, и в вагон хлынула чернота. Она сформировалась силуэтами людей, когда-то давно тоже зашедших в метро и не вернувшихся обратно. Беспросветно черный людской поток — дети, подростки, мужчины и женщины — со сверкающими огоньками души. Чернота подмяла под себя паренька, закружила его. Паренек пытался сопротивляться, но черные силуэты тащили, вдавливали его в желтую стенку вагона. Паренек заорал от боли. Силуэты столпились так плотно, как бывает в самый час пик на любой кольцевой станции. Крик оборвался на высокой ноте, и следом за ним раздался чавкающий и трескучий звук. Так высвобождалась душа.
А чернота пребывала, наплывала волнами торопливых силуэтов.
Я повернулся к представительному мужчине. Он побледнел. Челюсть его дрожала.
— Я не хочу так… Я не готов… За что? Что я такого сделал?
Я чувствовал, как теплая чернота огибает меня, как мимо скользят вечные силуэты пассажиров метро. Они накинулись на мужчину со всех сторон, сжали его, повалили на пол, захлестнули, зажали.
И тут человек начал кричать.
Я поправил лямку рюкзака. Завтра мне снова надо будет спускаться в метро. В каждом вагоне каждого кольцевого поезда сидят такие же, как этот представительный мужчина. Они почти незаметны обычным пассажирам и вызывают только чувство легкого раздражения.
Я снова буду разносить обязательный сверток с едой. Вступать в диалоги. Слушать жалобы и причитания. Равнодушно отвечать заученными фразами. Потом я возьму очередные проездные, которые стопками выдают на судебных заседаниях, и пройдусь по вечерним вагонам, вынося приговоры.
«Изоляция заканчивается, — буду говорить я. — Время чистить души».
Чернота обтекала меня со всех сторон.
А человек все кричал и кричал.
