Всего-то прокатилось два месяца с того живого дня, когда ко мне таинственный Эдмин тебя привел. В тот день сквозным ударом глубоких глаз ты покорил меня. В них желтым светом пристальная сила вокруг зрачка лучится… Иногда мне кажется, ты можешь, проходя по улицам, внушать прохожим — ровным дыханьем глаз — что хочешь: счастье, мудрость, сердечный жар… Вот я скажу, — не смейся: к твоим глазам душа моя прилипла, как в детстве прилипаешь языком к туманному металлу, если в шутку лизнешь его, когда мороз пылает… Теперь скажи, чем занят ты весь день? Морн. А у тебя глаза, — нет, покажи, — какие-то атласные, слегка раскосые… О, милая… Мне можно поцеловать лучи твоих ключиц? Мидия. Стой, осторожно, — этот черный трагик за нами наблюдает… Скоро гости уйдут… Ты потерпи… Морн. (смеется)
Да мне нетрудно: ты за ночь надоешь мне… Мидия. Не шути, я не люблю… Музыка смолкла. Из залы идут гости.
Дандилио. (к Иностранцу)
Куда вы исчезали? Иностранец. Я просыпался. Ветер разбудил. Оконницу шарахнуло. С трудом заснул опять… Дандилио. С трудом вам здесь поверят. Морн. А, Дандилио… Не успел я с вами поговорить… Что нового собрали? Какие гайки ржавые, какие жемчужные запястья? Дандилио. Плохо дело: на днях я огненного попугая — громадного и сонного, с багряным пером в хвосте — нашел в одной лавчонке, где вспоминает он туннель дымящий тропической реки… Купил бы, право, да кошка у меня — не уживутся загадочные эти божества… Я каждый день хожу им любоваться: он попугай святой, не говорящий. Первый гость. (ко Второму)
