— Надо прежде всего, чтобы они поняли все, вот так, как ты понял. У крестьян с рабочими одна дорога. Ведь порядок нынешний на штыках солдат держится, а солдаты — дети рабочих и крестьян, — ответил Федулов и заговорил о крестьянских бунтах, восстаниях…
Федор придвинулся и, облокотившись на стол, жадно слушал.
Беседа закончилась незадолго до возвращения женщин.
— Только помни, Палыч: так вот, прямо, калякать со всяким нельзя. Власть не дремлет и умных не любит. Начинать следует с маленького: помогать беднякам где делом, где советом, говорить так, чтобы люди сами видели правду. Принимайся сейчас подбирать тех, кто весной в Акмолинск поедет. Телеги, кому надо, поправим мы, кому и лошадку поможем купить. Степаныч и Григорий тебе расскажут, что на месте, в селе, по приезде следует делать, да до весны и мы с тобой не раз еще встретимся, — говорил, прощаясь, Федулов.
— Спасибо, Антоныч! Хоть глаза мне открыл, — крепко сжимая мозолистую руку, промолвил взволнованно Федор.
…Бабы пришли раскрасневшиеся с мороза. Развязывая теплый платок, Катерина говорила:
— Ну и загулялись мы с Параней! И гость уже ушел, нас не дождался…
Прасковья, более оживленная, чем обычно, раздевшись, села на лавку рядом с мужем.
— И находились и нагляделись вдосталь. Живут же люди, царствуют, не то, что мы…
— Ничего, жена, будет и на нашей улице праздник! — уверенно ответил ей Федор.
— К Савиным только не повела меня Катя. Девчонок бы увидеть… Сегодня и Танюшка не пришла чтой-то, — пожаловалась Прасковья.
— Не стоит, Параня, ходить тебе к барыням, пусть уж девчонки до весны потерпят, — ласково успокоил Федор жену и погладил ее по руке.
Весь вечер он необычно много и весело разговаривал. Прасковья от ласковых слов мужа расцвела. Она даже не заметила, что муж сел за ужин не крестясь.
К концу мая переселенческий обоз в пятьдесят подвод был готов к отправке. У Карповых было две лошади — помог заработок девчат.
Когда девушки рассчитывались, Савина предложила Аксюте остаться.
— Ты совсем городская стала, в деревне тебе скучно будет. Поживешь два-три года у меня, выдам замуж за подходящего человека, — уговаривала она ее. Калерия Владимировна по-своему привязалась к красивой безответной девушке.
Тогда, после встречи Нового года, она долго дулась на Аксюту, не забывая перенесенную из-за нее «обиду». Калерия капризничала больше обычного, не переставая придиралась за всякий пустяк. Аксюта молча терпела, но стала казаться старше своих лет, повзрослела как-то.
Злую выходку хозяйки и визгливый хохот купчих девушка запомнила надолго. Когда Савина однажды ударила ее по щеке, Аксюта неожиданно твердо сказала:
— Будете бить — уйду. Меня мать никогда не била.
Хозяйка удивленно взглянула на нее. Отпускать хорошую горничную не хотелось. Потом — девушка часто развлекает ее песнями и плясками. Противный Серж уехал в степь…
— Ну, не обижайся, милая! Не буду больше, — сказала она и, сходив в спальню, принесла Аксюте нитку гранатов. — Это тебе подарок в знак того, что мы с тобой помирились.
Аксюта поблагодарила хозяйку. Она не могла забыть: нельзя уходить, надо заработать денег на лошадь.
Савина последние два месяца была ласкова, часто дарила подарки, добиваясь того, чтобы Аксюта осталась у нее после отъезда родителей. О том, что переселенцы собираются весной уезжать, Калерия Владимировна знала — приходил Федор попроведать Аксюту и предупредил. Но на все уговоры хозяйки Аксюта отвечала одно:
— Спасибо за ласку, барыня, отставать от родных я не могу.
Рассчитывая девушек, Савина подарила обеим по паре ботинок, шерстянки на платья, а Аксюте сверх того дала кусок ситцу — пусть помнят! Девушки горячо благодарили. Барыне поклонились в ноги, а Федосеевну на кухне крепко поцеловали.
— С богом, девушки! Только не ходите больше по господским дворам. Черный, да свой кусок ешьте. Наша еще лучше других, а угождать ей теперь сами знаете как, — говорила Федосеевна, вытирая слезы. — Мне деваться некуда, а вам путя открыты…
Мать встретила Аксюту так, будто она с того света вернулась: в одном городе жили, а девять месяцев не виделись!
— Ну, вылитая покойная матушка! — вспомнив свекровь, говорила Прасковья, любуясь дочерью. О смерти матери Федора они получили весть на крещение.
Вместе с Катей долго пересматривала платья девушек, подарки барыни…
— Спаси Христос доброму человеку, — говорила радостно Прасковья. — Одела моих невест.
От куска ситца она оторвала десять аршин и, зарумянившись, подала Потаповой.
— Прими от нас, Катерина Максимовна! Чуть не год стесняли тебя…
Потапова долго отнекивалась, а потом взяла — и себе платье и сынкам по рубашке будет.
Ребятишки вместе с Машей крутились тут же и сосали сахар — Таня по куску дала.
Накануне выезда Федор у Мезина встретился с Антонычем. Разговор шел о работе на месте.
— Если кто от нас приедет к вам и зайдет к тебе, он первым словом скажет: «Степаныча не забыл?» А ты ответишь: «Как же, помню». Не забудешь, Палыч?
— Еще бы не помнить! — ответил Федор, благодарно взглянув на Мезина.
Тот ухмыльнулся в густую бороду.
— Мы, паря, навек сдружились, — сказал он Федулову.
— Не забудь, Палыч, как узнаешь свое село, напиши нам адрес. Пиши Степанычу. Можешь и новости сообщать, только с умом…
— Напишу, Михаил Антонович, незамедлительно напишу…
Прощаясь, все трое по русскому обычаю троекратно поцеловались.
— Ну, трогай, братцы! С богом! — громко крикнул Федор, подходя к своим подводам.
Прасковья сидела на передней, а девчата шли в толпе молодежи. Передовым ехал Егорушка, ходок, оставленный Мурашевым за поводыря. Ему с помощью рабочих депо купили крепкую киргизскую лошаденку, подправили телегу, и он радостным тенорком откликнулся Карпову:
— Поехали! Но, карий!
На возу сидели трое ребятишек Егора. Жена его Акулина, крепкая, ядреная баба («Опять на сносях», — говорили про нее переселенки), легко ступая, шла рядом с возом. «Победовали зиму не дай бог как, а сейчас едем, как люди. Спаси Христос Палычу, кабы не он, кто б про нас и узнал из тех рабочих!» — думала она с благодарностью. Ей вспомнилась зима, их отчаяние, когда пришлось лошаденку за хлеб отдать…
Егор рядом с женой выглядел старым, хотя они и были однолетки. Крутой лоб его был изрезан глубокими морщинами, на узком подбородке клинышком торчала бороденка; он по-стариковски горбился.
За передними возами далеко растянулась лента подвод. Ехали не только родионовцы. В обозе были и беспоповцы, православные… Все они охотно признавали старшинство Карпова.
За дорогу все сдружились. Религиозных распрей не было. Их с самого начала прекратил Федор.
— Вот что, мужики! — услышав спор, молвил он, присаживаясь к спорщикам. — По мне — богу всякая молитва приятна, лишь бы от сердца шла. А споры да свары за веру только бога гневят. — И пересказал им рассказ Толстого о трех рыбаках, как жили они на острове и, не зная молитв, молились своими словами.
— Ишь ты! Сам митрополит перед ними на колени стал! — покачивая кудлатой головой, произнес с удивлением старик беспоповец.
— Еще б не стать, коль они по воде, яко посуху, шли за пароходом! — отозвался мирно спорщик из староверов.
