мать делает. По правде сказать, он и не спрашивал, откуда она крынку молока принесет: своей коровы не было. Аксюта быстро отучила свекровь от попрошайничанья.
— Мамынька, а ты возьми калачик с собой в моленную, милостыньку подашь добрым людям, — предложила она, когда свекровь впервые при ней собралась к вечерне.
И старая Железниха стала сама подавать милостыню.
Однажды вечером Параська пришла к брату с мужем и молодым, бедно, но чисто одетым парнем.
— Взяли с собой Бориску. Наш новый работник, — сказал Емельян. — Совсем парень заскучал в Родионовке. Знакомых нет.
Борису было лет двадцать пять — двадцать шесть. Светло-русый, светлоглазый, с чуть попорченным оспой лицом, с первого взгляда он казался пригожим парнем. Только, пристально разглядывая, можно было заметить, что у него косили глаза.
Кирилл встретил нового гостя приветливо. Молчалив парень, но ведь и его самого раньше молчуном дразнили. А тут еще и хозяин рядом, не больно разговоришься. Гости попили чаю, попели песни. Хорошо спелись Аксюта с Параськой.
Емельян шутил и смеялся.
— И моя Параська покрасивела, как ты, Кирюша, свою кралю домой привел. Ишь как заливаются! — говорил он, подмигивая на поющих женщин.
С этих пор новый батрак Коробченко зачастил к Железновым. Он ни о чем не спрашивал, но охотно рассказывал о своей печальной жизни. Десять лет в батраках ходит. Во всех селах поработал, а теперь вот в Родионовку попал…
— Как живется-то? — спрашивал Кирилл.
Борис молча качал головой.
— Все они, хозяева, на один лад, — говорил он. — Всю душу вымотают.
— Видно, боится про нашего свата говорить откровенно, — сказал как-то Кирюша жене.
— А не нравится он мне, — ответила Аксюта. — Никогда в глаза не глянет прямо. Хитрый он…
— Да ведь он раскосый. Видно, стесняется. Парень еще, — ответил Кирилл.
Перед севом мир в семье Железновых нарушился. Ссора между молодыми и старой Евдохой началась с пустяков, но зашла очень далеко.
В воскресенье, собираясь к своим, Аксюта наряжалась возле маленького зеркальца, висевшего в простенке.
— Кирюш, а что, если я заброшу этот повойник? — спросила она, уложив венцом вокруг головы толстые косы, и покрылась по-девичьи белым платочком.
Повернувшись к мужу лицом, Аксюта улыбнулась.
Свекровь, сидевшая на лавочке возле печки, недовольно посмотрела на нее.
— И выбрось эту дрянь совсем, — взяв повойник в руки и любуясь юным лицом жены, согласился Кирилл. — У тебя косы выше повойника. — Он неожиданно швырнул повойник под порог.
Евдоха затряслась от гнева и кинулась за повойником. Аксюта рассмеялась.
— Совсем басурманом стал, как эту басурманку привел в дом! — закричала мать. — На него венцы клали, а ты наземь швырнул. А та бесстыдница еще ржет… Известно, вся в отца пошла, а он совсем нехристем стал…
Кирилл нахмурился, а Аксюта побледнела. «Сколько ни ухаживай, ей все отец мешает», — подумала она с обидой.
— Твое дело, мама, десятое… — заговорил Кирилл, еле сдерживаясь.
Но мать перебила его:
— Рогачом из дома выжену распатланную! Без повойника — все одно что невенчанная!.. — кричала она.
— А как Наталья Мурашева и в церковь ходит без повойника, хоть свекор у ней в моленной кадилом махает, так ничего, — отозвалась Аксюта и тем подлила в огонь масла.
Евдоха еще пуще закричала и повернулась к кути, будто собираясь взять рогач. Кирилл, вскочив с места, вырвал у матери повойник, разодрал на клочки и бросил на пол.
— Не будет Аксюта носить его больше никогда, и тебе до того нет дела, не лезь в наши дела! — говорил он, задыхаясь от гнева.
Ему было понятно, откуда ветер дует. Вчера мать ходила к своему братцу, а там и Галька была, конечно. Евдоха завопила в голос:
— На шлюху мать меняешь? Гуляла, гуляла то с Колькой Горовым, то с Павлом Мурашевым, а потом тебе на шею кинулась! — причитала она.
Лицо Кирилла побледнело от бешенства. Перепуганная Аксюта кинулась к нему и повисла на его руках.
— Кирюша! Не надо! Ты знаешь, что ее научили, сама не придумала бы, — умоляла она мужа.
Евдоха, перепугавшись, быстро одевалась. Закрутив голову платком, она кинулась к дверям.
— Оставайся с Павловой гулёной, ноги моей больше здесь не будет. Найдутся добрые люди, дадут старухе угол, — несся ее голос из сеней, а потом с улицы.
Аксюта, отпустив руки мужа, упала на стул и, спрятав голову в стянутой со стола скатерти, безутешно рыдала. Вот какой грязью ее поливают! Не сама Евдоха это придумала…
— Аксюта, не плачь! Не стоят они одной твоей слезинки, — говорил Кирилл, целуя упавшие на плечи косы жены. — Не мать после этого она мне. Умные люди все поймут. Умойся, пойдем к нашим…
— Мать от нас ушла, — сообщил Кирилл, когда они пришли к Карповым. Прасковья, сразу же заметив заплаканные глаза дочери, всплеснула руками.
— Расскажи, что случилось, Кирюша, — попросил, став серьезным, Палыч.
Кирилл ничего не скрывал.
— На мать, дети, не очень гневайтесь, — заговорил Федор, выслушав Кирилла. — Не ее ума дело. Сваху науськали у Кондрата, воспользовались ее малоумием, а руку-то приложил Мурашев. Всю зиму молчал, около себя дружков крепил, а теперь и показал себя. Надо бы помириться вам…
Кирилл изумленно взглянул на тестя. Именно его-то мать больше всех хаяла — и он советует мириться?! Да и как? Она, поди, у дяди. Разве ее оттуда теперь пустят…
— Трудно, а придется, — ответил на его взгляд тесть. — Дело-то наше выше всего. Маша, сбегай к дяде Матвею, пусть с Матреной к нам идут. И к дяде Егору забеги, — приказал он младшей дочери.
Маша, одевшись, ушла.
— Через недельку сход соберется о земле говорить, — продолжал Федор. — Детишек прибавилось. Надо у богачей лишки взять — у Мурашева, Юрченко, Дубняка и других. Всех за собой должны мы вести, а тут разговоры пойдут, и вас и меня винить будут… Сестру твою Прасковью Николаевну попросить следует. Баба она хорошая, с вами дружит. А тебе, Аксюта, повойник-то придется надеть, шут с ним…
Три дня шла глухая борьба в Родионовке вокруг Евдохи Железновой. Матрена всем бабам рассказала, как сама Наталья Мурашева говорила ей о том, что Федор отказался выдать Аксюту за Павла. Николай Горов, разговаривая с молодыми мужиками, к месту вставил, какая строгая Аксюта в девках была и как горевал он, когда сватам отказали.
Аксюта подругам жаловалась, что наклеветали на нее свекровушке, а уж как она уважает ее, скучает об ней, и, перевязывая полушалок, показывала красивый, новый повойник.
— Я ведь пошутила, — говорила она. — Мало, что Наталья, как девка, покрывается, они вон Павла в городе у православного попа венчали, нам за ними идти нечего. Да мне и тятя не позволит простоволосой ходить…
Каким образом Параське удалось на третий день увести мать от дяди, никто не знал. Аксюта встретила свекровь ласково.
— Чтой-то ты, матушка, задержалась так? — говорила она. — Смотри-ка, какой повойник я сшила! Я уж ругала Кирюшу, что он изорвал тот. Сшила я его, — показала она, вынув из сундука кое-как стянутые куски, — пусть на смерть лежит, подвенечный-то. А про Колю и Павла зря тебе, мама, наплели. Оба ведь сватали меня, да не выдали. За Кирюшу хотел тятя отдать, любит он его, и я за него сама, мамынька, желала. Оба мы не богатые, как раз пара.
— Ты, мама, забыла, как тебя раньше Горпешка гнала? Теперь-то они ласковы, пока с сыном да
