состоятельный, работавший в ратуше,— назвал управляющего сумасшедшим и точно высчитал, сколько он мог бы положить себе в карман. Этот господин знал по собственному опыту, как поступают в таких случаях,— он был исполнителем подобных благотворительных начинаний, и у него готовили суп, так называемый «румфордский», которым он потчевал бедняков. Были три сорта «румфордского» супа. В маленьком горшке варился густой, крепкий бульон с большим количеством мяса и риса; в горшке побольше — мяса и риса тоже было достаточно, а в котел клали всякие остатки, негодную крупу и что придется. Когда в полдень хозяин приходил в кухню и пробовал суп из котла, он говорил жене:
— Для этого сброда достаточно хорош, зачем им крепкий бульон, они только испортят себе желудки.
Если женщины, приходившие за супом, приносили горшки больше, чем кружка, он набрасывался на них.
— Зачем вы приходите сюда с чанами? Что вы думаете, мы варим суп ведрами? Бульон крепкий, как мальвазия.[13] Одна ложка его подкрепит человека больше, чем полная тарелка другого супа, а вы получаете целую кружку.
После ухода бедных женщин, уносивших свои порции, приходили дети различного возраста: маленькие и постарше, мальчики и девочки. Они называли этого господина и его жену: «господин куманек», «дяденька» и «тетенька». Им давали суп получше, из большого горшка. Наконец, когда все было распределено, оставался горшочек самого крепкого бульона «мальвазии», и все семейство садилось его кушать и хвалило. Каждый день у них было мясо и другие блюда, приготовленные из остатков «румфордского» супа.
Существует старая поговорка: «Если не можешь ковать, не дыми!» — и поэтому оставим живущих около замка и перейдем в замок.
Там ели, пили, спали, играли и зевали и называли это «роскошной жизнью». Когда под вечер раздавалась в парке музыка и освещались окна замка, простодушные люди, жившие внизу на насыпи, говорили друг другу:
— Они живут наверху, как на небе!
Что только не кажется человеку небом!
Был жаркий летний день. Господа развлекались в вилле, расположенной в часе ходьбы от замка. В березовой роще была разбита палатка, где в три часа должен был быть подан обед, а вечером все общество собиралось вернуться домой на лодках. Для дам были приготовлены две особые гондолы, стояли в роще и кареты, на случай, если кому-либо из них не захочется ехать в лодке. Прислуживала мужская прислуга из замка и несколько приезжих слуг, но камердинер барона Жак, лакей барыни Иозеф и женская прислуга остались в замке.
Мамзель Сара радовалась, что проведет этот день одна. Чтобы никто не испортил ей предвечерних часов, она сказалась больной и, пообедав в четвертом часу, осталась в своей комнате.
После работы Кларинка отправилась к своей матери, к ней присоединился Войтех с Жоли — барыня боялась за песика и не взяла его с собой. В замке было тихо, словно все вымерло.
Посмотрим, что делала мамзель Сара. У нее была отдельная очень красивая комната над комнатой барыни. В одном углу спальни госпожи фон Шпрингенфельд была желтая кнопка. Стоило надавить ее, как в стенке раскрывалась дверца, через которую можно было по винтовой лестнице подняться наверх, в комнату Сары, где была точно такая же дверь. Когда барыня в своей спальне тянула точеную ручку звонка, наверху в комнате Сары звенел серебряный колокольчик, находившийся около ее мягкой, завешенной белыми занавесками кровати, и мамзель тотчас бежала вниз. Комната камеристки была гораздо красивее и лучше обставлена, чем у горничной, но у Клары блестела чистотой и простая мебель, чего не было у Сары.
Войдя в свою комнату, Сара заперла дверь и начала убирать — задвигала подальше все, что было некрасиво. Затем она спустила с одной стороны кровати занавеску, прозрачную, как туман, и подобрала ее с другой, чтобы можно было видеть постель. Когда все было готово, постелила скатерть на стол около дивана, открыла шкаф и, вынув из одного отделения бутылку вина и тарелки со сладостями и печеньем, а из другого — чайный сервиз со всем, что полагается, красиво расставила все это на столе и поместила посередине канделябр, в который были вставлены две свечи. Оглядев все, она успокоилась. Спустила шторы у открытого окна, зажгла на ночном столике лампу, покрыла ее розовым стеклянным абажуром, у зеркала на туалет поставила две свечи — по одной с каждой стороны, так как собиралась одеваться. Прежде всего она сняла коричневое шелковое платье, набросила на себя белый халат и, подсев к туалетному столику, распустила черные волосы, единственное, что у нее было действительно красиво. Заплела косу в три пряди и заколола ее на затылке серебряными шпильками на греческий манер, зная, что с помощью этой простой, но красивой прически она лучше всего может показать свои волосы. Причесавшись, Сара раскрыла несколько баночек с гримом. В одной была тушь; она намочила щеточку и подкрасила себе брови. В другую, где были дорогие румяна, обмакнула кусочек ваты и намазала себе лицо. В третьей баночке была белая пудра. Сара напудрила лебяжьим пушком лицо, лоб, шею и руки и, заметив, что белая пудра слишком выделяется на смуглой коже, стерла пудру чистым пушком. Затем взяла один из многих пузырьков, на котором была надпись «Eau de mille fleurs», полила себе грудь и, выбрав из множества туалетных мыл самое душистое — миндальное, подошла мыть руки к другому столику, в который был вделан фарфоровый умывальник. Умывшись, обула атласные туфли, стянула потуже корсет, так что можно было задохнуться, затем сняла халат и надела легкое светлое шелковое платье. Повязала на шею черную бархотку,[14] на которой висел золотой кулон, на грудь приколола дорогую брошку, надела золотые часики, нацепила золотые браслеты, ленточки, на пальцы нанизала множество колец. Затем надела передник из тяжелой шелковой материи, несколько раз оглядела себя в зеркале и, довольная собой, спрятала пузырьки, баночки, мыло, закрыла все это белой занавеской, коснулась липовой лучиной горящей свечи, зажгла свечи на столе и погасила стоявшие на туалете. И еще раз осмотрев комнату, чтобы убедиться, все ли на месте, взяла в руки роман, села на диван и стала ждать. Прошло немного времени, и в дверь осторожно постучали три раза. Сара не встала, только радостно улыбнулась; снова раздался троекратный стук — Сара моментально очутилась у двери, быстро отодвинула задвижку, и в комнату вошел Жак в черном фраке; Сара опять заперла дверь.
— Ах! — удивленно воскликнул Жак, взглянув прежде всего на стол, а потом на Сару.— Какие деликатесы!
— Разве может быть иначе, когда я жду такого милого гостя,— усмехнулась Сара, и ее черные пронзительные глаза влюбленно посмотрели на Жака.
Камердинер обратил на это не слишком большое внимание, сел на диван, а Сара зажгла спиртовку под самоваром и пододвинула к себе коробочку с чаем, на которой были нарисованы фигуры китайцев. Она пригласила Жака на чай, потому что он как-то сказал ей, что охотно пьет чай, если он хороший.
— Настоящий китайский,— сказал Жак, рассматривая коробочку,— ямайский ром, сардины, вестфальская копченая ветчина, настоящее шампанское. Хорошо, мамзель! Все это я очень люблю, но сладости не для меня, предоставляю их вам. Как я вижу, вы, вероятно, хорошо знакомы с поваром, если у вас все это имеется?
— Ах, этот старый брюзга, с ним не о чем говорить, все это раздобыто другим способом. Вы, господин Жак, конечно, знаете каким.
— Гм, как же мне не знать? Кто бы стал ждать, когда позвонят к столу, и ел бы то, что соблаговолит дать повар; такие вещи хранятся у меня всегда в шкафу, чтобы я мог скушать, что моей душе угодно, когда мне заблагорассудится. Но вы говорили, мамзель, что вам нездоровится, даже ничего не хотели есть. Что, если сюда войдет кто-нибудь?
— Не беспокойтесь, я обо всем подумала. Если старухи нет дома, то я уверена, что никто не посмеет потревожить нас. Я сказала, что мне нездоровится, и никому не открою дверь. Никто не видал, как вы входили ко мне?
— Нет, я сказал, что иду в город, а когда все разошлись, вошел через главный вход.
— Вы не видели ни Кларки, ни Иозефа, ни мальчишки? Этот чертенок так тихо ходит по комнатам и так неожиданно застаешь его то тут, то там, словно он подкарауливает что-то. Но скоро мы, конечно, постараемся избавиться от него! А эта (она подразумевала Кларку) и ее старуха мать повсюду суют свои носы и готовы утопить меня в ложке воды.
— Ну, утешайтесь тем, что скоро все кончится, жаль только, что Клара достанется грубияну писарю.
