плевать.
Но «молекулам» не плевать на себя.
Что же такое демографический переход в его человеческом измерении? Без графиков и формул, а с точки зрения, так сказать, «физического смысла», максимально приближенного к нам?
Это прежде всего урбанизация. Которая последовала за промышленной революцией. Промышленность ускорила концентрацию крестьянского населения, необходимую для функционирования фабрик и заводов, а скученность населения, в свою очередь, привела к торможению рождаемости, что для любого вида вещь естественная, о чем прекрасно написано, например, у известного этолога[2] В. Дольника.
Разве мог кто-либо из величайших умов XVIII–XIX веков предположить, что размножению населения вдруг будет положен самоограничительный предел? Они наблюдали только один сплошной безудержный рост, и ничто не предвещало его торможения. Поэтому знаменитый и теперь уже классический в своих предупреждениях Мальтус писал о непременном голоде, поскольку человечество растет быстрее, чем количество продуктов питания.
Но потом случилось падение рождаемости в развитых странах до уровня ниже естественного воспроизводства. Эта тенденция ширилась, распространялась и вскоре охватит весь «шарик». Это — объективность.
Что за ней стоит? Каков механизм? Упомянутый Виктор Дольник — доктор биологических наук, главный научный сотрудник Зооинститута РАН, который физики не знает и математикой на уровне Капицы не владеет, дает зоологический ответ, раскрывающий инстинктивные механизмы происходящего:
«Популяции любых видов — бактерий, растений, животных, попав в благоприятные условия, увеличивают свою численность по экспоненте взрывным образом. Рост численности с разгона переходит значение, соответствующее биологической емкости среды обитания вида и продолжается еще некоторое время. Из-за избыточной численности популяция обедняет и разрушает среду обитания. Наступает экологический кризис, в течение которого численность популяции обрушивается, стремительно снижается до уровня, более низкого, чем деградировавшая емкость среды. Это и есть коллапс. За время коллапса среда постепенно восстанавливается, а вслед за этим возрастает и численность популяции. Она входит в фазу стабилизации, когда ее численность будет колебаться на уровне, задаваемом емкостью среды. Человеческие популяции унаследовали эту биологическую особенность. В наше время человечество находится в экспоненциальной фазе роста».
Правда, человечество отличается от «любых видов» — оно, размножаясь, парадоксальным образом увеличивает емкость среды за счет разума, поскольку изобретает все новые и новые штуки, позволяющие повышать эффективность сбора жратвы с единицы площади. Изобретение земледелия повысило емкость среды в 30 раз. Научно-технический прогресс с его тракторами и химическими удобрениями увеличил ее еще в 20 раз.
Однако всему есть предел, и до бесконечности, в которую улетает математическая закономерность размножения, задаваемая формулой, человечество вырасти не может. Причем, что интересно, ограничителем теперь служат не войны, голод и массовые эпидемии, сокращающие численность нашего поголовья (эти формы остались в прошлом), а нечто иное — человечество начало замедлять рост задолго до исчерпания емкости среды.
Причина этого, полагает Дольник, в том, что у нашего вида «вшит» сигнальный ограничитель рождаемости. Что это такое? Этолог приводит пример: если расставить на поле, где пасется саранча, маленькие зеркальца, саранче начнет казаться: что-то много нынче стало саранчи! И следующее поколение насекомых рождается с неудержимой тягой к перемене мест. Юная саранча снимается и улетает, как чингисханова рать, на покорение новых земель. Другой пример: у приматов (и не только у них) мельтешение особей своего вида перед глазами может вызывать вспышки агрессии, провоцирующие войны, и это нам хорошо знакомо. Подобного рода механизмов сброса избыточного демографического пара много. Но среди них есть и весьма специфический, он не приводит к войнам, внутривидовой агрессии и нашествиям человеческой саранчи в чужие пределы. А приводит к так называемым коллапсирующим скоплениям.
Из-за избыточной скученности часть особей напрочь утрачивает агрессивность и интерес к борьбе за место в иерархии. Напротив, в дело вступает обратная программа — по объединению и солидарности. В этом случае особи стараются держаться вместе и ведут себя крайне смирно, всякие проявления агрессии их пугают. При этом резко падает и воспроизводство, возможно, потому, что агрессия есть функция тестостерона — полового гормона. Как отмечает тот же Дольник, «в подобных группах животные или совсем не размножаются, или размножаются очень ограниченно, меньше, чем нужно для воспроизводства. У насекомых описаны самые яркие случаи: коллапсирующие группы перестают даже питаться. Обычно же главным занятием в таких группах становится разного рода общение, причем в гипертрофированной форме».
Не правда ли, похоже на тихих, неагрессивных европейцев?…
По всей видимости, у людей подобный механизм включился и заработал в эпоху урбанизации, то есть в условиях огромной скученности людей. Именно поэтому уже во втором-третьем городском поколении плодовитость особей нашего вида падает ниже уровня простого воспроизводства — вместе с ростом спокойствия. Коллапсирующая агрегация! Внесознательное регулирование рождаемости.
Есть, правда, и другая гипотеза, объясняющая резкое падение плодовитости в крупных городах — эмансипация женщин. Биологическую гипотезу сигнального ограничителя рождаемости подтверждают известные этологам примеры в животном мире. Чисто социальную гипотезу женской эмансипации и нежелания рожать подтверждают количественные исследования цивилизации — графики наглядно показывают обратную зависимость рождаемости от уровня женского образования. Это видно как на графиках в целом по странам, так и с разбивкой по группам: в рамках одной страны в группе женщин с высоким образованием рождаемость ниже, чем у гражданок, более близких к животному миру.
Вряд ли можно с ходу сказать, какая именно теория срабатывает — биологическая или социальная. Может, первая, может, вторая, а может, обе сразу. Вероятнее всего, сама эмансипация самок является следствием этологических закономерностей. Например, этологами отмечено, что в коллапсирующих популяциях растет число матерей-одиночек. Эмансипация может являться следствием снижения агрессии самцов: самочки «распоясываются».
Происходящий сейчас по всей планете процесс демографического торможения настолько глобален и удивителен, что Капица характеризует его в следующих, не слишком характерных для ученых, эмоциональных выражениях:
«…Изменения коснутся всех сторон нашей жизни, а мы волей случая стали свидетелями этого величайшего переворота в истории человечества… Никакие события — ни войны или эпидемии, ни даже изменения климата — несоизмеримы с теми, которые разворачиваются ныне».
Если посмотреть с точки зрения личностной психологии, драма демографического перехода состоит в резком сломе привычных жизненных устоев при перемещении людей в города. Это часто приводит к фрустрации[3], которая может принимать самые разные формы. Терроризм, когда, защищая уходящую дремучесть, люди воюют против нового «бездуховного» и «аморального», «погрязшего во грехе» мира, который им представляется почти что концом света… Написание щемящих романов, воспевающих коллективизм, «правильную» прошлую деревенскую жизнь с большими дружными семьями… Вспышки агрессивной религиозной активности… Поиски новых религий и смыслов взамен отработанных старых…
Смена устаревших моральных норм безболезненно не проходит! Примитивному уму кажется, будто весь мир летит в тартарары — законодатель разрешает однополые браки, священники-женщины венчают этих брачующихся, разрешены аборты, разрешена эвтаназия, низкая рождаемость, бездуховность, потребительство, секс-шопы… Узнаваемый список? То ли дело раньше! Никакого тебе потребительства — добыл в поте лица скудный кусок — и счастлив уже тому, что есть! Зато ради великой идеи жили! (Вопрос, почему надо жить во имя идеи, а не ради себя, или почему нельзя человека выдвинуть на первый план в качестве такой вот «главной идеи», как правило, даже не ставится, поскольку подразумевается, что идея
