… К обеду финны: Риссанен… Еренфельдт… Энкель, а из русских Нарбут, Добужинский, Шмаков. Позже подошли Браз с женой, Саша Яша (А. Яковлев —
«Среда, 26 апреля.
… Анна Петровна распространяет теперь слухи, что Ленин привез от Вильгельма 70 000 000 руб. и прямо швыряет их на митингах в народ. Браз … тоже не прочь этому верить. Забавно, что хотя он теперь «вояка до конца», хотя он читает все газеты и даже «Правду», однако ровно ничего не знает из того, что творится…»
(Бенуа был в ту пору яростным защитником Ленина и клеймил «агитаторов буржуазии», вроде милой Анны Петровны Остроумовой-Лебедевой —
«Суббота, 29 апреля.
Вечером были у Нотгафтов. Сам Федор Федорович и его свояк вполне пацифисты… Зато Анну Петровну и Браза пришлось обрабатывать, причем я заметил, что больше всего их пугает обвинение в буржуазности и милитаризме».
«Вторник, 13 июня (1917 г.)
… Бразу, а также Коле Лансере придется до срока вернуться с дачи, ибо их запасы финских денег подходят к концу, а русские — не принимаются вовсе. В связи с этим у недавнего вояки Браза появились и нотки: «Надо кончать войну».
«Воскресенье, 26 ноября (1917 г.)
… в 3 ч. я должен был отправиться в Зимний, но помешал Браз. Изредка приятно видеть человека, с такой страстью увлекающегося, но все же он может ох как надоесть, когда заведет часа на два какой-либо рассказ о том, как ловко от обделал какое-либо дельце и задаром купил настоящий «мировой» шедевр. Принес он с собой похвастать прелестный овальный портретик — нечто среднее между Леписье и Давидом, а также два скульптурных распятия (одно деревянное, другое бронзовое).
На днях он продал шведам за хорошие деньги целую партии своих старинных картин, в которых он разочаровался, но вот с этими перлами он не расстанется…»
«Пятница. 1 декабря (1917 года)
… политическое положение остается, судя по газетам Смольного, далеко не выясненным…
А как понять, что когда мы в 7 ч. возвращались от Браза, то позади нас шел, в продолжение всего перехода через Николаевский мост, военный оркестр, игравший «Марсельезу»…
Жена Браза еще более патриотичная, чем когда бы то ни было. Эта дочь (правда, приемная) немцев считает своим долгом ненавидеть и ужасаться их победам…
У Браза опять новости: довольно грубый по технике, но очень поэтичный пейзаж (рыбацкая деревня под бурным небом) Ван Бреста (1652 или 1654), бронзовое распятие, в котором он не прочь увидать самого Бенвенуто Челлини, и другое, деревянное распятие…»
«Среда, 27 декабря.
К завтраку Браз, пришедший по поручению своего друга Аничкова, которого аграрные беспорядки разорили и который теперь готов выставлять свои пейзажи на наших выставках… я… оценил в этих скромных … этюдах их искренность… Браз заодно похвастал своими новыми приобретениями… За завтраком Браз рассказывал о своем тесте Ландегофе, который снова здесь, но на сей раз в делегации Мирбаха…»
«Пятница, 12 января (1918 года)
… Утром с Фокиным у шведского посланника. По дороге… на мосту встретил Браза, направлявшегося в Академию для нашей выставки…»
И еще записи, и еще… описаны аукционы, где были вместе с Бразом, распродажи, совместные обеды и завтраки, споры и экспертизы, но на дворе уже 1918 год, и очень скоро долгожданные миротворцы- большевики посадят всех на диету, а потом и на голодную казенную пайку, при помощи которой (не без попутных угроз всесильной ЧК) научатся управлять душами хлипкой столичной интеллигенции…
В 1918 г. академик Осип Браз был назначен ученым хранителем и заведующим отделом голландской живописи Эрмитажа. Это не удивительно: он был великий знаток голландской живописи и сам давно уже собирал голландцев. В Эрмитаже он успешно реставрировал старые картины, в частности, «Натюрморт с атрибутами искусства» Шардена. С 1920 г. Осип Браз руководил живописной мастерской в преобразованной Академии художеств — в так называемом Высшем государственном художественно-техническом институте и в Свободных художественных мастерских, которые на тогдашнем новоязе называли труднопроизносимо- сокращенно — ВХУТЕИН и Ге-Се-Ха-Ме. Все эти разнообразные, неустанные труды (а может, и коллекционерство тоже) помогли Бразу кое-как выжить с семьей даже в бесчеловечные годы голода, разора и насилия. Однако, не имея опыта жизни при тоталитарном режиме, Браз не учел, что коллекционерство является при этом режиме опасным, ибо связано во-первых, с обладанием частной собственностью, что уже само по себе является преступлением, во-вторых, сопряжено с операциями по покупке и обмену ценностями искусства и связано, естественно, со знанием цен и ценности произведений искусства, которым обычно обладает знаток живописи. Все это стало отныне преступлением, ибо и собирать, и менять, и продавать (или как говорили, «разбазаривать за границей») произведения искусства и даже знать подлинную им цену — все это теперь могла только власть, прочие же знатоки этих тайн наверняка могли рассчитывать лишь на скамью подсудимых. Именно так и гласило постановление Коллегии ОГПУ от 16 марта 1925 г. по поводу преступных действий академика Браза, который к тому времени успел просидеть уже около года в застенке: его обвиняли «в скупке картин и художественных ценностей, неофициальной экспертизе по закупке картин для вывоза их за границу и в передаче секретных сведений об экономическом положении СССР английскому представителю». Все эти страшные слова — «скупка», «передача секретных сведений», «экономическое и политическое положение СССР» нужны были, конечно, для устрашения собирателя, наглого собственника и знатока цен (это знание, наверно, и было знанием «секретных сведений об экономическом положении СССР». В общем, перед ОГПУ предстал типичный «враг народа», которому впаяли довольно скромный по сравнению со сроками более позднего и более развитого социализма трехлетний срок заключения в Соловецком концлагере. Впрочем, и предварительное заключение и три года на Соловках — это все еще надо было пережить, чтоб потом честно получить добавку срока «по рогам». Надо было выжить…
Браз не оставил нам рассказа о своей отсидке или хотя бы о прибытии везущего зеков корабля «Глеб Бокий» с материка на Соловки, но бывший в ту пору юным (а потом проживший долгую-долгую жизнь) академик Дмитрий Лихачев в своем очерке о Соловках, где он между прочим упоминает о прибытии в новом конвое знаменитого Браза, такое описание оставил, и я из него процитирую небольшой отрывок, хотя бы несколько строк, чтоб стало ясно, о чем шла речь:
«На ночь погнали нас на Попов остров, запихнули в сараи, чтобы наутро переправить на (Большой) Остров. В сарае мы всю ночь стояли. Нары были заняты «урками», полуголыми «вшивками», «обстреливавшими» нас вшами, в результате чего мы через час уже были покрыты ими с ног до головы. Клопы ползали темной стеной на лежавших… Снова погрузка днем, на этот раз на пароход «Глеб Бокий»… Вор Овчинников развел нас под лестницу, и нам удалось избежать переполненного трюма, куда отстающих уже прямо спихивали на головы остальных. Затем прибытие на остров, снова пересчеты, дезинфекционная баня № 2, где мы сидели в ожидании возвращения нам одежды голыми. Приемка в 13 (Карантинной) роте…, вмещавшей в свои недра более двух тысяч человек… после тяжелых дней сыпного тифа, удивительных встреч и кошмарных снов, от которых психологически спасал меня только «научный интерес» к виденому и стремление все как-то осмыслить в духе моего «школьного мировоззрения»…
Вот так спасался от безумия юный Лихачев. Не знаю, как спасался 52-летний Браз, который был все же на 30 лет старше Лихачева. За академика Браза долго хлопотали художественные организации Петрограда, и в начале 1926 г., то есть, всего через два года после ареста, он был освобожден досрочно без права проживания в центральных городах. Он был отправлен в ссылку в Новгородскую область, где писал пейзажи, так что от страха спасался Браз живописью. В 1926 г. ему разрешили вернуться в Ленинград, а в 1928 г. разрешили выехать к семье в Германию, откуда он сразу перебрался в Париж. Конечно, перед
