заржала уже совсем близко, вернулась в комнату и села на край кровати спиной к балкону.
Сначала зашуршал плющ под балконом. Фелисити замерла. Потом шорох раздался уже на балконе. Она не обернулась. Он вошел, закрыл за собой дверь, пересек комнату и остановился перед ней. Под мышкой резная деревянная шкатулка для украшений. На стене — тень. Никто не произнес ни слова. Он открыл шкатулку. Золотые петли чуть слышно скрипнули. Сначала — ничего. Потом — что-то вроде почти бесшумного взрыва, и комнату заполнили изумрудные бабочки тутового шелкопряда. Крохотные крылышки затрепетали, зашуршали, взбивая воздух. Фелисити ахнула и затаила дыхание.
— Здесь и сейчас мы свободны, — сказал он.
Бабочки разлетались по спальне, метались, отбрасывая на стены нервные, дерганые тени. Они кружили, порхали, танцевали в лунном свете, замирая на мгновение, опускаясь то на столбик кровати, то на кресло и тут же взмывая. Казалось, комната заполняется магией, но если бы здесь горел камин, они все устремились бы на пламя и обратились в пепел.
Сингх стоял так тихо, так неподвижно, что одна бабочка даже опустилась ему на плечо и вспорхнула, когда он опустился перед Фелисити на колени и развязал тюрбан. Густые сияющие пряди рассыпались упругими кольцами по лицу и плечам. Они стояли, ничего не говоря, не касаясь друг друга, даже не улыбаясь, и между ними мелькали бабочки-шелкопряды. Его губы коснулись ее щеки, ее ресницы — его лба, и он застонал. Два пальца бережно прошлись по ее шее, другая рука сдвинула с плеча лавандовое сари…
Глава 20
Игрушечный базар выглядел разоренным, монетки лежали на месте. Билли сидел за столом в кухне, с Хабибом, и хрустел печеньем, запивая его густым индийским чаем.
— Привет, мама, — сказал он, и Хабиб улыбнулся, показав полный ряд белых зубов. Может, я сломала лед, доверив ему сына? Может, он сторонился меня, потому что я не доверяла ему? И пойму ли я когда- нибудь Индию?
Билли показал на часы:
— Ты опоздала, но все хорошо. Спайк играл с Хабибом.
— Подумать только, — сказала я.
В кухне приятно пахло кориандром; пока Хабиб собирал свою корзинку, я заглянула в оставленную на плите кастрюлю и обнаружила большие куски баклажана в карри.
— О, баклажаны! Отлично! — воскликнула я.
И тут Хабиб изумил меня:
— Баклажан считается королем овощей, да?
— Вы говорите по-английски?
— Баклажаны особенно хороши для чувств, мадам. Желаю здоровья вам и господину.
Я никак не могла оправиться от потрясения.
— Вы говорите на английском… ну и ну.
— До свидания, мадам. Намасте, чота сахиб.
Я взглянула на Билли:
— Он говорит по-английски.
Билли пожал плечами.
— Намасте, Хабиб.
Повар уже открыл дверь, когда я вспомнила о происшествии в Симле; перед глазами замелькали картины: горящая машина, толпа, вооруженная бамбуковыми палками.
— Хабиб!
Он обернулся:
— Мадам?
— Вы ведь живете в Масурле?
— Да, мадам.
— И в Симлу сегодня не собираетесь?
— Нет, мадам. — Он вопросительно посмотрел на меня. — Вам что-то нужно?
— Нет, спасибо. Увидимся завтра.
Он молча вышел, а Билли сказал:
— Мы рады, что ты вернулась, мама. Почитаешь нам?
Я слышала, как шуршат лежащие в сумочке страницы, не терпелось добраться до них, но… но могла ли я отказать стоявшему передо мной херувиму?
— Конечно, Бо-Бо.
Мы едва дочитали «Маленького Паровозика», когда вернулся Мартин. Один лишь вид мужа меня рассердил. Я хотела рассказать ему о том, что видела в Симле, и не могла. Я потеряла лучшего друга, и я тосковала по нему, как тоскуют по свету.
Тот вечер шел привычным маршрутом: куриный суп с имбирем, личи и пахтой для Билли, ванная, пижама и ирландская колыбельная.
Мы сидели за карри, горчичного цвета и удивительно мягким.
— Сегодня и в Симле кое-что случилось, — сказал Мартин.
Моя вилка на мгновение замерла в воздухе.
— Вот как?
— Толпа подожгла машину. Водителя забили палками.
Все вернулось: гудящее пламя, запах дыма, измазанные кровью бамбуковые палки, злые, искаженные ненавистью лица.
— За что?
Мартин пожал плечами:
— Никто ничего не говорит. Местные утверждают, что ничего не видели. — Он покачал головой. — Что бы этот несчастный ни сделал, думаю, главная его вина в том, что он был мусульманином.
— Это всего лишь твое предположение. Наверняка ты не знаешь.
Он кивнул:
— Обоснованное предположение.
Я окинула взглядом его костюм, уже полностью выдержанный в едином духе: длинная туника, мешковатые штаны.
— У меня тоже есть обоснованное предположение: ты напрашиваешься на неприятности, одеваясь таким вот образом.
— Давай не будем об одном и том же. — Мартин отвернулся и положил себе еще карри. — Сегодня неплохо получилось, но без баклажана было бы еще лучше.
Самое время сменить тему.
— Оказывается, Хабиб говорит по-английски.
— Отлично. Скажи ему, пусть больше не кладет баклажаны.
Помыв и убрав посуду, Мартин ушел в «Преступление и наказание», а я поставила пластинку — «Ты это или не ты, но ты не моя крошка».[22] Название — будто специально для меня. Резкий, быстрый ритм так и звал присоединиться. Я лежала на диване, тихонько подпевая задорным сестричкам Эндрюс, за окном пылала зарница, но муж так ни разу и не оторвался от книги. Глядя в потолок, я удивлялась тому, как легко солгала мужу и как он ничего не понял по моим глазам. Совсем близко громыхнул гром, и я впервые за все время подумала, что, может, для всех будет лучше, если мы просто разведемся. От этой мысли захватило дух.
Пластинка доиграла до конца, и я убрала ее, стараясь припомнить кого-нибудь, кому развод пошел на пользу, но так никого и не вспомнила. Среди моих знакомых просто не было разведенных — ни осчастливленных этим событием, ни наоборот. В 1947-м разводились не часто. Дейв и Рэчел, конечно,
