— Я их в грош не ставлю. Но у меня был друг, прапорщик Даничев, двадцатидвухлетний жизнерадостный балбес… У меня был еще один друг, Костя Томилин. Володя Козырев искалечен бесповоротно… Мальчики из взвода, который мне придали… Эти люди мне будут сниться по ночам! Два десятка паршивых швов — ерунда. Но что я скажу Даничеву, если он придет ночью и спросит: «Чего ради я подох?» Какого черта вы меня сюда притащили? Я уже рассказал все, что знал. Что вам еще нужно?
— Это не допрос, Артем. Я хочу понять вас. Понять, как лучше вас использовать.
— Никак. Я намерен отправиться в свою часть и занять в ней свое место по штатному расписанию. Или пойти под трибунал, если так сложится. С меня хватит политики.
— Нет, капитан. Вы в моем распоряжении, и я буду решать, хватит с вас или нет. С того дня, как вы присягнули России, вы потеряли право решать, когда с вас хватит.
— Я присягал России, а не ОСВАГ! Я — армейский капитан, и мое место — в моей части, а моя часть — в Сарабузе. До свидания, коммандер, приятно было познакомиться.
— Заткнись! — рявкнул Флэннеган. — Заткнись, мальчишка! Ты должен был вспомнить об этом раньше, когда Востоков начал обхаживать тебя! Вот ему ты должен был сказать именно это: «Мое место — в армии, мое дело — тянуть лямку, я не генерал, а капитан, и ваш гениальный план „Айкидо“ пахнет крепкой пеньковой веревкой». Вот тогда было не поздно сдать назад. А теперь — уже поздно, и ты будешь делать то, что я тебе скажу, потому что еще вполне может сложиться столь милая твоему сердцу картина: капитуляция Крыма перед СССР. А теперь слушай внимательно. После того как Басманов попал на больничную койку, в штабе брожение. Штаб держится, пока идут боевые действия, но с их окончанием он пойдет вразнос. А боевые действия закончатся вот-вот. Как раз сейчас, по идее, завершается последняя операция плана «Экспресс»: «Вдовы» громят Каховскую авиабазу.
— «Вдовы»? — у Артема заныло под грудью.
— «Вдовы» и коммандос. В чем дело, господин капитан? Сердечная рана? — Флэннеган поднялся со стула, прошелся по подиуму и неожиданно снова перешел на «вы».
— Вернемся к нашим баранам: к утру воевать станет уже не с кем. Разрозненные группы советских солдат, болтающиеся там и сям, не в счет. Вы все поняли?
— Так точно, — деревянным голосом ответил Артем.
— И что вы поняли?
— Власть. У нас нет гражданского правительства, а военные будут отпихиваться от нее руками и ногами.
— В «яблочко». ОСВАГ в данной ситуации очень скверно выглядит. Когда в штабе заходит речь о расформировании Агентства, Воронову делается неуютно. Он ищет выход из положения.
— Надо думать, кое-кто из офицеров штаба ему сочувствует…
— Всем сердцем. Тогда, в Главштабе, вы были правы: нужно просить помощи у НАТО, у Запада. Но для этого нужна хотя бы видимость правительства. А правительство вывезено в Москву. Я думаю, что сейчас их там интенсивно обрабатывают, готовят договор задним числом… Нужно сыграть на опережение.
— Путч…
— Об этом пока речи нет. Даже в своих мятежных порывах господа комдивы остаются до ужаса законопослушными гражданами. Но ситуация избыточной свободы тяготит их все больше и больше. У них уже поворачивается язык для того, чтобы произносить интересные слова вроде «Координационный совет» и «Правительство военного времени». Представляете, что об этом напишет завтрашний номер «Курьера»?
— А «Курьер» выходит?
— С сегодняшнего утра. Едва Брук выбрался из каталажки, как тут же сел за наборную машину. «Курьер» выпущен на восьми полосах, силами четырех журналистов и двух рабочих типографии. Читайте, — он распахнул папку и протянул Артему газетный номер.
На первой странице аршинными буквами было набрано: «Почему мы воюем?» Под этим заголовком Верещагин увидел две фотографии, и на обеих с ужасом узнал себя. Первой (увеличенный фрагмент группового снимка) было два года, это фото он сам посылал в «Курьер» в качестве иллюстрации к их гималайской драгонаде. Второй кадр был отснят не далее как вчера (вернее, уже позавчера) — совершенно похабного качества снимок, переведенный с видеокамеры, которую скотина Боб наверняка держал в своем тарантасе и втихаря кое-что записывал. На снимке лицо выглядело даже хуже, чем в зеркале.
— Черт… — сказал он, пробежав глазами несколько строчек. — Если это не прошло через руки ОСВАГ, я съем свои ботинки.
Флэннеган покосился на ботинки Артема с некоторым недоверием.
— Не понимаю, чем вы недовольны. Неплохой репортаж. Боб Коленко — никакой не газетчик, конечно, он телевизионщик, но Брук помог ему слепить вполне приличную полосу. Да я почти горжусь, что мои ребята приложили к этому руку!
— Но зачем, Флэннеган?
— Затем, что нужно было преподнести мировому общественному мнению удобоваримую версию происходящего. Армейский капитан возмутился беззаконием вторжения и передал с телевышки «Красный пароль». Арт, вам из игры уже не выйти. Официальная версия событий выглядит именно так: вы провели радиодиверсию по собственной инициативе будучи ярым, непримиримым и последовательным противником Идеи Общей Судьбы. Второй лейтенант Бейли-Лэнд, герой-одиночка, спаситель Крыма. Следующий ход сделает Москва. Откройте вторую страницу-Верещагин покорно зашуршал газетой. Вторая страница встретила его заголовком «Умер…» — Верещагин даже рот раскрыл, прочитав фамилию Генерального.
Конечно, при Лучникове это сообщение попало бы на первую полосу, но Брук — не Лучников, и местечковые крымские бури в стакане воды для него всегда были важней потрясений большого мира. О смерти Генсека было сказано ровно столько, сколько попало в сообщение ТАСС. Но этот коротенький стейтмент с посмертной фотографией из Колонного Зала был богато декорирован аналитикой и рассуждениями на тему «Что же теперь будет». Внизу страницы разместились портреты шестерых наиболее вероятных претендентов на престол.
— Ну, кто из них? — спросил Флэннеган.
— Это лотерея?
— Нет, это допрос.
— Гэбист. — Верещагин ткнул пальцем в Пренеприятнейшего.
— Как интересно… А почему?
— Он выглядит самым больным.
— Как папа Григорий Десятый? Или кого там выбрали как самого старенького? Три дня назад у него были самые твердые шансы… А сейчас они пошатнулись. Он был главным инициатором военной агрессии в отношении Острова. Эта ошибка ему может обойтись дорого.
— Значит, он постарается всех опередить.
— Вряд ли успеет… Мы тут с вами приятно беседуем, а между тем время идет. Арт, вы сейчас находитесь в очень опасном положении. Выбирайте — на танке вы или под танком.
— Я что-то плохо соображаю… Извините, мне пару раз врезали по голове, и…
— Полковничьи погоны. Должность в Главштабе. Полная защита от любых посягательств, все, что может предложить ОСВАГ Должность во временном правительстве. Деньги.
Артем приподнял бровь.
— Сколько?
— Полмиллиона. В долларах. Для начала.
— Хорошо… Я тоже начну издалека, господин коммандер: поцелуйте меня в затылок.
— Хорошо, назовите вашу цену.
— Идите к чертовой матери. Проверять они меня будут…
— Вас никто не проверяет, все всерьез. Все вышеперечисленное — это пряник, а кнут — смертный приговор трибунала за покушение на жизнь командира. В течение двадцати четырех часов.
— Вы думаете меня этим напугать, что ли?
Флэннеган помолчал немного, потом спросил.
