письма писались для «истории», а переписку хранили в надежде опубликовать ее в будущем, было явлением глубоко личным, закрытым от чужих глаз.
Тем более — письмо, написанное от руки. В нем, сохраняющем характерные особенности писавшего, воплощенные в его почерке, есть вовсе что-то глубоко архаическое. И — трогательное. Но огромное число людей уже забывают, как держать в руке карандаш или ручку. В XX веке на смену перу пришла клавиатура пишущей машинки. Изящество почерка постепенно стало уделом немногих.
Теперь во главе угла компьютерная клавиатура. Почтальон, тот самый «с цифрой пять на медной бляшке», уже не нужен. Почтальон оцифрован, он не стучится в нашу дверь, он приходит по оптико- волоконному кабелю.
Но с другой стороны, на чем и как написано письмо — далеко не самое главное. Утверждать, что пишущий письмо с использованием всех современных технологических достижений пишет его лучше только потому, что делает его на айпаде, нелепо. Как нелепо утверждать, что пишущий письмо гусиным пером глубже и тоньше человека эпохи IТ-технологий. Вот Аристотель наверняка не знал, как архивировать файлы и вообще что это такое, но вряд ли кто-то согласится потягаться с ним — если такое было бы возможно — в прохождении теста IQ. Так и в головах людей эпохи Интернета количественное накопление информации привело, иногда помимо их воли, к качественным изменениям. Быть может, мы уступим Аристотелю в IQ, но опередим во многом другом.
…Инструменты оказывают иногда скрытое, иногда и более явное воздействие на тех, кто ими пользуется. Например, язык Интернета, язык электронной почты, в особенности язык SMS-посланий изменяет нечто очень важное. Если не сбивает прежние настройки, то их особым образом перенастраивает. Сокращения, своеобразное арго, новые пиктограммы делают корреспонденцию почти нечитаемой для непосвященного, а само виртуальное общение, как минимум, внешне выглядит иногда предельно примитивным, не располагающим к пространным и глубоким рассуждениям. Предполагается, что оба участника (иногда значительно больше, если общение происходит через интернет-дневники или форумы) виртуального обмена письмами имеют доступы к принятым кодам и им нет никакой нужды в детализации своих мыслей и переживаний. Если корреспондент что-то не понимает, он, скорее всего, рано или поздно вычеркивается из адресной книги.
Сказать, что «чувства нежные» также стали архаикой, нельзя, но упрощенный язык современной электронной эпистолы практически не допускает их. При этом ненаписанное вполне может стать и несказанным, а то, что будет выражено «в реале», окажется так же плоско и примитивно, как и набранное в эсэмэске. Но тут главное, что человек постэпистолярной эпохи употребляет и, главное, знает меньше слов, чем человек времен переписки Пушкина с Анной Керн. Человек того времени чувствовал холодность эпистолярного жанра по сравнению с общением живым. Постэпистолярный продвинулся значительно дальше: лишние слова и описываемые ими оттенки чувств и состояний ему уже просто не нужны.
А еще вместе с культурой письма уходит и такой жанр, как эпистолярный роман. Правда, еще до его возникновения в конце XVII века культура обмена письмами породила эпистолярные манифесты, фельетоны, созданную в форме писем (иногда к совершенно вымышленным адресатам) публицистику, ставшую особенно популярной в Средние века. Строго говоря, все послания апостолов были одним из жанров эпистолярной литературы. Письма Ивана Грозного к Андрею Курбскому, письма протопопа Аввакума, письма Честерфилда к сыну — все эти и многие другие, ныне классические литературные произведения выросли из обыкновенного письма. Дальше — больше. Тут и Свифт с его «Дневником для Стеллы», и «Персидские письма» Монтескье, «Юлия, или Новая Элоиза» Руссо, и творения Ричардсона «Памела» и «Кларисса», над которыми иронизировал Пушкин в «Евгении Онегине» и «Графе Нулине».
«Опасные связи» Шодерло де Лакло стали вершиной эпистолярного романа. Рискнем предположить, что все последующие опыты, как публицистическо-дидактические «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя, так и «Бедные люди» Достоевского, уже были не развитием жанра, а повторением прежних достижений. Заданный канон не позволял снизить планку, но пик был уже пройден. «Мартовские иды» Уайлдера и «Письма к незнакомке» Моруа, продолжая традиции эпистолярного романа, появились на свет уже тогда, когда эпоха писем подходила к концу. Век машин, становлению которого эпистолярный жанр поспособствовал, заканчивался. Наступал век систем. Цифровых.
Попытки возродить эпистолярный жанр воплотились в романе Януша Вишневского «Одиночество в Сети», в котором электронные письма склонного к слезливости героя и его возлюбленной составляют значительную часть объема. Вишневский взялся за крайне тяжелую задачу: вернуться с ноутбуками и оптико-волоконными сетями в век сентиментализма, для чего ему потребовалось «апгрейдить» наследие де Лакло и Руссо. Искусственность замысла неожиданно оказалась созвучной потребностям аудитории, и роман Вишневского стал бестселлером. Значит, не все ушло в прошлое, значит и письмо, и письменность, и почта по-прежнему нужны не только для передачи прагматической информации, и, когда тебе давно не пишут, все так же становится серо на душе.
…Упомянутая «Кларисса» Ричардсона публиковалась частями, и современники заваливали писателя письмами, в которых умоляли вывести роман к хеппи-энду. Когда писалась последняя часть, самые преданные читательницы собрались в гостиной и ждали появления Ричардсона из кабинета. Ричардсон вышел из кабинета бледный, вытирая платком вспотевший лоб. «Она мертва», — только и промолвил он. Присутствовавшие в гостиной дамы поднялись с выражением неподдельной скорби.
…Как мертва прекрасная Кларисса, так и мертв прежний эпистолярный жанр. Жалеть не надо. Ведь все когда-то заканчивается. Или — что точнее — переходит в новое качество. И если когда-то солдат- первогодок сидел перед листом бумаги в клеточку, на котором было выведено всего лишь «Здра…» и в тяжелом раздумье грыз кончик шариковой ручки, то теперь его ровесник сидит перед плоским монитором и подыскивает слова для своего «имейла». Найдет?..
Чемоданное настроение
Что такое чемодан? Это ближайший, интимнейший друг человека — по крайней мере в дороге, — выбор которого требует, значит, немало ума, расчета, опытного и зоркого глаза, способности многое предвидеть, взвесить, а еще и того, конечно, чтобы, выбирая вещь практично, выбрать вместе с тем нечто такое, что не причинило бы ущерба и эстетическим вкусам, пренебрежение к которым может иной раз сделать самую практичную покупку ненавистной.
Ныне травмы от чемоданов совсем не те, что прежде. Раньше наиболее уязвимыми частями тела становились бедра, колени, икры. Лишь в тех случаях, когда чемодан роняли или когда у него отрывалась ручка, страдали ступни ног. Нынче же больнее всего голеностопу. Причина проста: прежде чемодан несли в руках, теперь катят на колесиках. Прежде им, случалось, пробивали себе дорогу, как тараном, теперь им прокладывают путь, как катком или скрепером. Люди, часто ездящие, это подтвердят.
С одной стороны, тут дело не в чемоданах, а в их невнимательных к окружающим владельцах. Ведь, как известно, стреляет не сам револьвер, а его обладатель. Но с другой стороны, чемоданы наших дней, чемоданы на колесиках, как бы провоцируют хозяев. Облегчая физическую нагрузку, увеличивая скорость передвижения, они как бы передают им еще одну степень свободы. К свободе вообще следует относиться с внимательностью, а к свободе вещей, точнее, чемоданной — с повышенной.
Да, многие чемодановладельцы оказались к такой свободе не готовы. Их чемоданная память (у кого генетическая, у кого собственная) слишком тяжела. В ней отпечатаны чемоданы разных модификаций, объемов и веса. От маленького фибрового (по-латыни fibra — волокно), с которым давным-давно дед ходил в баню, от фибрового же, оклеенного гэдээровскими переводными девушками, с которым вернулся после службы в армии сосед по коммунальной квартире, до огромного кожаного красавца с металлическими накладками, который сорвался с верхней полки в поезде дальнего следования. До чемоданов в парусиновых — на больших металлических пуговицах — чехлах, скрывавших царапины и наклейки, свидетельства
