невиновности. Что ж, по крайней мере, Бонифаций Фронвизер на этом еще и заработал. И кто знает, вполне возможно, что его позовут снова…
Довольно поигрывая гульденом в кармане, он отправился к рыночной площади, купить себе горячего мясного паштета. Лечение пробудило в нем аппетит.
Свидетели и секретарь уже расселись по своим местам в камере пыток. Они ждали, чтобы палач спустился к ним со знахаркой и заставил ее говорить. Лехнер приказал приготовить для всех вино, хлеб и холодное жаркое — сегодняшний допрос мог затянуться. Секретарь не зря считал Штехлин упрямой. Ну и ладно, у них по меньшей мере еще два дня до того, как сюда прибудет княжеский управляющий со своей свитой и городская казна порядочно опустеет. До этого времени знахарка признается, Лехнер в этом не сомневался.
Однако палач все не появлялся, а без него начинать было нельзя. Секретарь нетерпеливо побарабанил пальцами по столу.
— Куизля ведь оповестили, да? — спросил он одного из стражников. Тот кивнул.
— Может, он опять напился, — прокаркал свидетель Бертхольд, который и сам-то выглядел так, словно разыскали его не в пекарне, а в одном из кабаков за рыночной площадью. Одежда его была перепачкана мукой и пивом, волосы взъерошены, а пахло от него, как от пивного бочонка. Он жадно опустошил свою кружку вина и наполнил снова.
— Повоздержались бы, — упрекнул его Якоб Шреефогль. — Здесь все-таки допрос, а не дружеская попойка.
Про себя он надеялся, что палач прятался, и без него пытка не состоится. Хотя он понимал, что это маловероятно. В таком случае Куизль лишился бы должности, а его место через пару дней занял бы палач из Аугсбурга или, может, Штайнгадена. Но этой задержки могло бы хватить, чтобы разыскать убийцу или убийц. Шреефогль и сам убежден был, что Штехлин посадили за решетку без всякой вины.
Свидетель Георг Августин пригубил вино и поправил кружевной воротник.
— Палачу, видимо, невдомек, что время наше не бесконечно. Эти допросы каждый раз обходятся мне в целую кучу гульденов. — Пока он говорил, скучающий взгляд его блуждал по орудиям пыток. — Нам нечем занять извозчиков, и они протирают штаны в «Звезде». Да и бумаги тоже сами себя не заполнят. Ради всего святого, давайте уже начнем!
— Я уверен, ведьма признается сегодня или самое позднее завтра, — успокоил его Лехнер. — И тогда все снова пойдет своим чередом.
Якоб Шреефогль негромко рассмеялся:
— Своим чередом? Вы, верно, забыли, что по улицам бродит дьявол и, между прочим, убил троих детей. И моя Клара, Бог знает, где… — тут он запнулся и смахнул выступившие слезы.
— Не валяйте дурака, — пролаял Георг Августин. — Когда ведьма умрет, дьявол покинет ее и исчезнет там же, откуда пришел. И ваша Клара тут же объявится.
— Воистину, — промямлил Бертхольд и громко рыгнул. Он уже расправился с третьей кружкой. Остекленелые глаза его уставились в пустоту.
— И вообще, — добавил Августин. — Если бы это зависело от моего отца, мы бы давно уже начали допрос. И уже сейчас могли бы отправить Штехлин на костер и покончить с этим делом.
Шреефогль не забыл еще того собрания в прошлый понедельник, когда Августин напомнил всем о большом процессе над ведьмами в Шонгау и настаивал на скорейшем разрешении этого дела. С тех пор прошло пять дней, но Шреефоглю они показались вечностью.
— Помолчите! — вскинулся Лехнер на Георга Августина. — Вы сами знаете, что мы не можем продолжать. Будь на этом месте ваш отец, нам не пришлось бы выслушивать столь безрассудные речи!
Георг вздрогнул от такого выговора. Сначала он собрался сказать что-то еще, но потом глотнул вина и снова стал рассматривать орудия пыток.
Пока советники спорили в подвале, Якоб Куизль тихо пробрался в камеру Штехлин. Под неусыпным присмотром двух стражников он снял со знахарки цепи и поднял ее.
— Послушай, Марта, — прошептал он. — Теперь тебе нужно набраться мужества. Я уже почти добрался до преступника, а когда, с Божьей помощью, найду его, ты выйдешь отсюда. Но сегодня тебе опять придется потерпеть. В этот раз я не могу дать тебе отвар, иначе они заметят. Понимаешь ты?
Он мягко ее встряхнул, знахарка выслушала его со слезами на глазах и кивнула. Куизль почти вплотную склонился к ее лицу, так, чтобы стражники не могли его слышать.
— Только не признавайся, Марта. Если ты признаешься, то все пропало. — Якоб взял ее исхудалое, бледное лицо в свои ладони. — Слышишь меня? — спросил он еще раз. — Не признавайся…
Знахарка снова кивнула. Палач подтолкнул ее, и они стали спускаться в камеру пыток.
Когда по лестнице прошлепали босые ноги Штехлин, все свидетели разом повернулись в ее сторону. Разговоры смолкли. Представление начиналось.
Два стражника усадили обвиняемую на стул посреди комнаты и связали пеньковой веревкой. Марта переводила боязливый взгляд с одного советника на другого и наконец уставилась на Якоба Шреефогля. Даже со своего места за столом он видел, как лихорадочно поднималась и опускалась грудь знахарки — словно у смертельно напуганного птенца.
— В прошлый раз нам пришлось прерваться, — начал допрос Иоганн Лехнер. — Поэтому мне бы хотелось начать все сначала.
Он развернул перед собой пергамент и обмакнул перо в чернильницу.
— Пункт первый, — провозгласил он. — Есть ли у обвиняемой ведьмовские отметины, могущие служить доказательством?
Пекарь Бертхольд облизнул губы, глядя, как стражники через голову стянули с Марты коричневую власяницу.
— Чтобы избежать споров, как в прошлый раз, теперь я сам ее осмотрю, — сказал Лехнер.
Он изучал тело знахарки сантиметр за сантиметром, проверил подмышки, ягодицы и между бедер. Марта сидела с закрытыми глазами. Она не издала ни звука, даже когда секретарь провел тонкими пальцами у нее в промежности. Наконец он закончил осмотр.
— Отметина на лопатке вызывает у меня больше всего подозрений. Нужно ее проверить. Палач, иглу!
Куизль протянул ему иглу длиной в палец. Секретарь решительно воткнул ее глубоко в лопатку. Марта закричала так пронзительно, что Куизль содрогнулся. Начало положено, и он не мог ничего поделать.
Лехнер с интересом разглядывал укол и наконец довольно улыбнулся.
— Как я и предполагал, — сказал он, возвращаясь к столу и снова усаживаясь за пергамент. Диктуя вслух, он принялся записывать. — Обвиняемая раздета. Мною лично воткнута игла. Из проколотого места кровь не потекла…
— Но это ничего не доказывает! — перебил его Шреефогль. — Каждый ребенок знает, что над плечевыми костями кровь почти не течет. Кроме того…
— Свидетель Шреефогль, — прервал его Лехнер. — Вы не обратили внимания, что эта отметина находится на том же самом месте, где у детей был нарисован знак? И что она, хоть не полностью, но очень похожа на него?
Шреефогль покачал головой.
— Родимое пятно, не более. Княжеский управляющий этого просто так не оставит, вам это никогда с рук не сойдет!
— Что ж, мы еще не закончили, — сказал Лехнер. — Палач, тиски. В этот раз попробуем другую руку.
Крики Марты Штехлин разносились по городу через меленькое окошко в тюрьме. Те, кто находился поблизости, прекращали на время работу, крестились или произносили короткую молитву. А потом возвращались к своим делам.
Горожане были уверены: ведьма несет заслуженное наказание. Пока она еще упирается, но совсем скоро выложит благородным свидетелям все о своих деяниях, и потом, наконец, наступит мир. Она признает свою связь с дьяволом и то, что по ночам они вместе пили кровь невинных детей и пометили их сатанинскими знаками. Она расскажет, как устраивала развратные танцы, целовала нечистого в зад и исполняла его волю. Расскажет о других ведьмах, которые летали с ней на метлах, поднятых в воздух
