От второго удара в глазах все потемнело. Она уже не чувствовала, как дьявол поднял ее из воды и поволок по откосу к реке.
Находка выпала из ее рук и, оказавшись на дне лужи, медленно скрылась в грязи.
Якоб Куизль боролся за жизнь обессилевшей знахарки, которую прежде пытал. Он очистил рану на голове и наложил повязку с дубовой корой, а распухшие пальцы смазал густой желтой мазью. То и дело палач вливал ей в рот какой-то настой из маленькой бутылочки. Но Штехлин было трудно глотать. Бурая жидкость стекала по губам и капала на пол.
— Что это? — спросил Симон и указал на бутылочку.
— Отвар из зверобоя, красавки и других трав, которых ты не знаешь. Он лишь успокоит ее, не более. Проклятье, хоть рану на голове промыли бы сразу! Она уже воспалилась. Отец твой — шарлатан проклятый!
Симон сглотнул, но возразить ему было нечего.
— Откуда у вас такие познания? Вы, по-моему, нигде не обучались…
Палач громко рассмеялся, пока осматривал многочисленные гематомы на ногах знахарки.
— Обучался, ха! Ваши безголовые доктора думают, что в своих стылых университетах доберутся до истины. Но там нет ничего! Только умные книжки, написанные умными людьми, которые списали все у других умных людей. Но настоящая жизнь, настоящие болезни — там, за стенами. Учись по ним, а не по книжкам. И толку тогда будет больше, чем от всей университетской библиотеки Ингольштадта!
— Но ведь у вас же дома тоже есть книги, — вставил Симон.
— Да, но какие книги? Книги, которые вы запретили или на которые не обращаете внимания, потому что они не сходятся с вашими закостеневшими познаниями! Шультет, Парэ или старый Диаскорид — вот настоящие ученые! Но нет же, вы пускаете кровь, разглядываете мочу, и продолжаете верить в ваши поганые четыре жидкости. Кровь, мокрота и желчь — вот все, из чего, по-вашему, состоит человек! Когда однажды мне всего один раз позволили сдавать экзамен в университете…
Он замолчал и покачал головой.
— Да чего я тут распинаюсь. Мне нужно спасти знахарку, чтобы потом ее же убить, и больше ничего.
Наконец Куизль закончил осматривать пленную. В завершение он разорвал кусок ткани на полосы, смочил их желтой мазью и обмотал ноги Марты, которые походили больше на одну сплошную гематому. При этом он беспрестанно качал головой.
— Надеюсь, я не слишком сильно ее покалечил. Но хуже всего рана на голове. В ближайшее время выяснится, спадет лихорадка или же усилится. Если усилится, то, боюсь, сегодняшняя ночь окажется для Марты последней. — Якоб поднялся. — В любом случае нужно сказать Лехнеру, что показаний он сегодня уже не получит. Выкроим немного времени.
Куизль еще раз наклонился и подложил под голову знахарке еще немного свежей соломы. Затем он направился к выходу. Симон все еще нерешительно топтался возле больной, и палач нетерпеливо его окликнул.
— Большего мы сейчас сделать не сможем. Можешь в церковь сходить, молитву там почитать или еще что, я не знаю. А я пока пойду домой, посижу в саду, покурю и поразмыслю. Сейчас от этого больше толку.
Больше не оборачиваясь, он вышел из тюрьмы.
Когда Симон пришел к себе домой, отец его сидел в комнате перед кружкой вина и выглядел очень довольным. Он даже попытался улыбнуться, когда увидел сына. Симон понял, что отец выпил лишнего.
— Хорошо, что ты вернулся. Мне потребуется твоя помощь. У маленькой Марии, дочки Денглера, проказа, а Бихлер Зепп…
— Тебе не удалось ей помочь, — перебил его резко Симон.
Бонифаций Фронвизер взглянул на него непонимающе:
— Ты о чем?
— Ты не смог ей помочь. Ты оплошал и, оказавшись в тупике, послал за палачом.
Глаза старого лекаря сузились.
— Я за ним не посылал, господь свидетель, — прошипел он. — Так Лехнер захотел. Будь моя воля, этому шарлатану давно указали бы его место. Нельзя, чтобы безмозглые коновалы вроде него порочили наше ремесло. Врач без образования, смех да и только!
— Шарлатан? Коновал? — Симон с трудом сдерживался, чтобы не повышать голоса. — Да этот человек знает и умеет больше, чем весь этот ваш ингольштадтский сброд! Если Штехлин выживет, то это целиком и полностью будет его заслугой, а не потому, что ты пускал ей кровь или нюхал мочу!
Его отец пожал плечами и глотнул вина.
— Лехнер все равно не дал мне сделать то, что я хотел. Доверился этому шарлатану, который решил… — Губы его растянулись в улыбке. Он хотел примирения. — Деньги-то я все равно получил. И, поверь, если знахарка и не протянет долго, тем лучше для нее. Умрет она в любом случае. А так хоть избежит пыток и костра.
Симон поднял руку, словно замахнулся. Он сдерживался с огромным трудом.
— Ты — прокля?тый…
Договорить он не успел, в дверь яростно застучали. Там стояла Анна Мария Куизль. Она побледнела и запыхалась, словно бежала всю дорогу от Речного квартала до сюда.
— Як… Якоб, — проговорила она, запинаясь. — Он звал тебя. Отправляйся сейчас же. Я вернулась с детьми с реки, а он сидит там на лавке, как каменный. Я ни разу еще его таким не видела. Господи, надеюсь, что ничего ужасного…
— Что случилось? — крикнул Симон, на ходу хватая шляпу и плащ.
— Он не стал говорить мне. Но что-то с Магдаленой.
Юноша бросился бежать. Он уже не видел, как его отец покачал головой и осторожно запер дверь. Потом Бонифаций Фронвизер сел и снова взялся за кружку с вином. На три крейцера особо хорошего, конечно, не купишь, но оно, по крайней мере, помогало забыться.
Погрузившись в раздумья, Якоб Куизль спускался по Кожевенной улице к реке. До дома вдоль улицы осталось пройти всего сотню метров. Прежде он передал Лехнеру, что знахарка не сможет дать показания. Секретарь уставился на палача без всякого выражения, а затем кивнул. Он не стал упрекать Куизля, и вид у него был такой, словно он с этим смирился.
В конце концов он все же взглянул еще раз на палача.
— Ты ведь понимаешь, что теперь будет, Куизль, да?
— Простите, ваше сиятельство?
— Когда сюда явится управляющий, у тебя будет много работы. Приготовься.
— Ваше сиятельство, я думаю, что мы уже почти добрались до разгадки…
Но секретарь уже отвернулся и, казалось, больше не обращал внимания на собеседника.
Обойдя несколько кустов ежевики, Куизль увидел свой сад, протянувшийся от переулка и до пруда. На ивах у берега набухали почки. На политых лужайках цвели весенники и маргаритки. Клумбы под травы недавно перекопали, и от земли поднималась дымка. Впервые за несколько дней по губам палача пробежала улыбка.
Внезапно лицо его окаменело.
На скамейке перед домом, подставив лицо солнечным лучам, сидел человек. Глаза его были закрыты. Когда он услышал, как Якоб подошел к калитке, он заморгал, словно пробудился от приятного сна. Человек был одет в шляпу с петушиными перьями и ярко-красный камзол. Рука, которой он прикрыл лицо от солнца, отсвечивала белым.
Дьявол взглянул на Куизля и улыбнулся.
— А, палач! Замечательный у тебя тут сад! И ухаживает за ним, верно, твоя жена или юная Магдалена, так ведь?
Куизль встал у калитки. Мимоходом он вывернул из стены камень и украдкой взвесил его в руке. Один точный бросок…
— Да, кстати, юная Магдалена, — продолжал дьявол. — Та еще стерва. Но красавица, вся в мать. А ее
