сундука. Единственным тайником могла служить только печь, громадина шириной в два шага и высотой почти до самого потолка. Симон подошел к ней и рассмотрел подробнее. Плитки в среднем ряду были разукрашены и изображали сцены из сельской жизни. Вот один крестьянин тянет плуг, второй что-то сеет… свиньи, коровы… девочка пасет гусей… Одна плитка в центре ряда отличалась от остальных. На ней изображался человек в брыже и широкой шляпе, обычной для советника. Он сидел на ночном горшке, из которого вываливались пергаментные свитки. Симон постучал по кафелю.
Звук получился пустым.
Лекарь достал нож, просунул его в щель и вынул плитку. Та легко скользнула в руки. За ней открылась небольшая ниша, в которой что-то сверкнуло. Симон улыбнулся. Насколько он знал, старый Шреефогль выстроил эту печь, еще будучи бургомистром. В гильдии гончаров его по праву считали настоящим художником. Теперь же выяснилось, что он не был лишен и чувства юмора. Советник, который гадит указами… Быть может, отец Иоганна Лехнера, тогдашний советник, узнал в этом рисунке себя?
Лекарь вынул медный ключ, вернул плитку с советником на место и подошел к двери, отделявшей его от архива. Повернул ключ в замке, и дверь со скрипом открылась вовнутрь.
В комнате пахло пылью и старым пергаментом. Единственное зарешеченное окошечко выходило на рыночную площадь. Больше дверей не было. В окно падали лучи закатного солнца, и в их свете кружились пылинки. Комната была почти пустой. У дальней стены стоял небольшой дубовый стол без всяких украшений и расшатанный стул. Слева все пространство занимал громадный шкаф высотой до самого потолка. Он вмещал в себя бесчисленные ящички, набитые документами, на полках побольше стояли тяжелые фолианты в кожаных переплетах. На столе тоже лежало несколько книг и отдельных страниц, а рядом — полупустая чернильница, гусиное перо и догоревшая свеча.
Симон тихо застонал. Здесь начиналось царство судебного секретаря. Для него все здесь располагалось в определенном порядке, а для лекаря это было лишь необъятным нагромождением свитков, документов и фолиантов. Так называемые городские книги оказались вовсе не книгами, а огромными ящиками с бумагами. Как найти здесь один-единственный план участка?
Симон приблизился к шкафу и только теперь заметил, что на выдвижных ящиках были написаны буквы. Сокращения, разбросанные по рядам, видимо, без всякой последовательности и понятные лишь секретарю — и, быть может, членам малого совета. РЕ, МО, СТ, КОН, ПА, ДОК…
На последнем сокращении Симон остановился. Оно обозначало латинское слово «документ». Значит, в этом же ящике находились и дарственные? Он выдвинул ящик. Тот был набит запечатанными грамотами. С первого взгляда Симон понял, что оказался прав. На каждой грамоте стояли печать города и подпись высокопоставленного горожанина. Там лежали завещания, договора о продаже и, собственно, дарственные, а кроме них — справки о деньгах, продовольствии и землях жителей, умерших без наследников. Дальше следовали документы, адресованные церкви. Симона бросило в жар, он чувствовал, что цель близка. Церковь Шонгау получила в последнее время множество даров, прежде всего на строительство нового кладбища Святого Себастьяна. Каждый, кто чувствовал приближение конца и желал обеспечить себе вечное упокоение возле городской стены, завещал церкви хотя бы часть своего состояния. Дарили, кроме того, дорогие распятия и иконы, свиней и телят, а также земельные участки.
Наконец Симон добрался до самого дна ящика. Но — никакого договора касаемо участка у дороги на Хоэнфурх…
Симон выругался. Он знал, что разгадка к тайне скрывалась где-то здесь. Он чувствовал это! Разозленный, юноша вернулся с ящиком к шкафу, чтобы задвинуть его на место и достать новый. Когда он вставал, то смахнул со стола листы, которые уже до этого там лежали. Они разлетелись по полу, и Симон торопливо собрал их. Внезапно он остановился. У одного из документов был оборван краешек, словно кто-то на скорую руку срезал от него часть и в спешке сломал печать. Он осмотрел его.
Симон вздрогнул. Дарственная! Хотя всего лишь ее начало, оставшуюся часть кто-то осторожно оторвал. Он перерыл все документы на столе и поискал на полу. Ничего. Кто-то достал бумагу из шкафа, прочел и забрал себе нужную часть, возможно, кусок с планом участка. Правда, при этом времени у него было немного; по крайней мере, его не хватило, чтобы вернуть остаток документа в ящик. Вор лишь торопливо запихнул бумагу под кучи остальных грамот на столе…
Симон ужаснулся. Если кто-то украл документ, то это мог быть только тот, кто знал о ключе за плиткой. Значит, или сам Лехнер… или кто-то из четверых бургомистров.
Симон невольно сглотнул. Он почувствовал, как рука, до сих пор сжимавшая документ, задрожала. Что там Якоб Шреефогль говорил ему насчет собрания?
Неужели в убийствах детей замешан сам первый бургомистр? Сердце у Симона бешено заколотилось. Ему вспомнилось, как несколько дней назад Земер говорил с ним в своем трактире и в конце отсоветовал вмешиваться в это дело. И разве не Земер постоянно высказывался против строительства больницы, беспокоясь, как он говорил, исключительно о благополучии города? Дескать, что прокаженные возле самых ворот не пойдут на пользу торговому городу… Что, если, Земер хотел замедлить строительство лишь затем, чтобы найти там клад? О котором ему рассказал незадолго перед смертью его хороший друг, член малого совета Фердинанд Шреефогль…
Мысли завихрились. Дьявол, убитые дети, ведьмовские знаки, бургомистр в роли заказчика шайки убийц… Все смешалось в голове. Симон попытался все упорядочить и сосредоточиться на главном. Самым важным сейчас было освободить Магдалену, а для этого требовалось отыскать укрытие на строительной площадке. Но кто-то вошел в комнату до него и выкрал план участка! Все, что ему досталось, это первая страница с общими записями об участке. Симон, отчаянно вглядываясь в клочок бумаги, принялся быстро переводить.
Пересохший?
Симон уставился на неприметное слово в самом низу листка.
Лекарь хлопнул себя по лбу, затем сунул бумагу за пазуху, выбежал из душной комнаты, торопливо запер маленькую дверцу и спрятал ключ обратно в нишу. Через несколько секунд он уже вышел за дверь амбара. Стражники исчезли — видимо отправились в трактир за новой порцией лекарства. Не заботясь о том, что кто-нибудь мог его заметить, Симон побежал по рыночной площади.
Из окна по другую сторону площади за ним наблюдал человек. Насмотревшись, он задернул шторы и вернулся к письменному столу. Возле стакана с вином и куском горячего паштета лежал оборванный пергамент. Когда человек пил, руки у него дрожали. Вино капало на документ, красные пятна растекались, словно кровь.
Палач лежал на ковре из мха, курил трубку и щурился на заходящее солнце. Вдали слышались голоса караульных на строительной площадке. Рабочие в честь завтрашнего праздника еще в полдень разошлись по домам. Теперь под стенами часовни слонялись лишь два стражника, время от времени перекидываясь в кости. То и дело до Куизля долетал их смех. Этим двоим не повезло с дежурством.
Между тем слева донесся другой шум. Треснула ветка. Куизль затушил трубку, вскочил на ноги и в ту же секунду исчез в подлеске. Когда Симон прокрался мимо него, он схватил его за щиколотку и повалил одним рывком. Тихо вскрикнув, юноша грохнулся на землю и выхватил нож. Палач, ухмыляясь, выглянул из зарослей.
— Бу!
Симон опустил нож.
— Господи, Куизль, как вы меня напугали! Где вы были все это время? Я повсюду искал вас! Ваша жена очень волнуется, и еще…
Якоб приложил палец к губам и указал в сторону просеки. Между ветками угадывались силуэты стражников, которые до сих пор сидели у стены и играли в кости. Симон продолжил, понизив голос:
