Запомнилось, что кормили очень плохо, время послевоенное. А у нас имелись сберегательные книжки. Бабки в селе пекли горячие пирожки, мы их называли «тошнотики». Не потому, что плохие. Нормальные домашние пирожки с картошкой, только стоили сумасшедших денег. Так я все деньги, скопленные за два года войны, на эти пирожки за два месяца истратил. Молодые, голодные, всегда есть хотелось. А сытные фронтовые нормы давно отменили, вот и спасались пирожками.
Но это так, для развязки рассказываю. Радовались, война закончилась, и мы остались живые. До 1950 года служил я на технической базе под городом Артемовск, недалеко от Донецка.
В 1950 году женился, прожили с женой 50 лет без двух месяцев. Умерла моя Мария Тимофеевна в 2000 году от болезни. Сыновьям уже под шестьдесят, четверо внуков. Встретил хорошую женщину, Светлану Тимофеевну, живем вместе восемь лет. Вроде все нормально.
А война навсегда в памяти отпечаталась. И танки сгоревшие, и хорошие погибшие ребята. И те, кто жив, остались. Здоровья им всем!
Часть особого назначения
Мы вышли на немецкую батарею с тыла. Нас не ожидали, бой был короткий и жестокий. Разворачивали захваченные 75-миллиметровки и били по увязающим в грязи машинам, отступающим немцам.
Петр Матвеевич Соловьев прошел войну от Сталинграда до Дрездена. Получил подготовку как десантник, участвовал в штурмовых и разведывательных операциях. И жизненная, и военная судьба складывалась у него непросто. Рассказывая о себе, порой делает паузы: «Знаешь, а ведь многое забывается. Фамилии однополчан, даты… но война всегда в памяти остается. Слишком много всего пережил…»
Я родился 22 июля 1922 года в хуторе Ютаевка Иловлинского района Сталинградской области. Отец умер рано, когда мне было три года. Спустя какое-то время мама снова вышла замуж. Детей в семье было пятеро: трое сыновей и две дочери. Я — самый старший.
Земля у нас на Дону плодородная. Собирали хорошие урожаи и на полях, и на домашних огородах. Но в колхозах никого не баловали, получали на трудодни крохи. Зато на своем огороде выращивали картошку, капусту, помидоры, огурцы. Держали корову, пяток овец, а куры, штук 40, шатались где попало, но яйцами семью снабжали. Жили неплохо.
В тридцать седьмом году в наших краях случилась засуха, неделями дул суховей, урожай пропал. Конечно, это был не тридцать третий год, когда по селам люди умирали, но угроза голода заставила многих сельчан уехать в город.
Наша семья переехала в Красноармейский район Сталинграда. Понемногу устроились. Получили от предприятия, Угольного причала, где работал отчим, половинку небольшого дома. Я, закончив семь классов, тоже работал вначале на Угольном причале, а в 1939 году меня переманили матросом на баржу, которая носила диковинное название «Комсомольское молодежное судно».
Работа была интересной, ходили в Астрахань, на Каспий, даже в Турцию. И зарплата неплохая, но удача длилась недолго. Со своего судна попал я прямиком в тюрьму. История получилась глупая.
В числе грузов мы перевозили в Турцию хлопок, который считался важным, а может, даже стратегическим сырьем. Один из тюков с хлопком во время погрузки развалился. Пока его снова упаковывали, я выпросил у старшего несколько килограммов хлопка, набить матрац. Матрацы у нас были жесткие, тощие. Захотел в комфорте поспать!
Дорого обошелся этот мягкий матрац, на котором я всего одну ночь успел поспать. На следующее утро меня вызвали к капитану, допросили, принесли как вещественное доказательство распоротый матрац с хлопком.
Старший категорически отрицал, что разрешил взять мне несколько пучков хлопка, а меня арестовали как расхитителя социалистической собственности. Старший, конечно, подло поступил, но если бы признался, то сам бы загремел. Ни он, ни я не сообразили, что в экипажах, которые ходят за границу, обязательно есть стукачи. Вот кто-то из них свой хлеб отработал, может, должность повыше получил, а я загремел под суд. Мне тогда исполнилось восемнадцать лет, был малорослый, худой, совсем мальчишка.
Трое судей, которые рассматривали мое дело, хотели по ходатайству прокурора дать мне семь лет лагерей. В те годы социмущество крепко стерегли и просто так пальцем не грозили. У меня сердце екнуло — семь лет, это же целая вечность! Не увижу больше я своих родных.
Наверное, каялся, может, снисхождения просил. А скорее всего двое из судей, разобравшись во всем, поняли, что я по глупости этот хлопок взял, наживаться на нем не собирался, и хотели дело закрыть. Зато третий судья оказался настырным, и я получил три года колонии.
Вначале отбывал срок в Камышине, затем, через несколько месяцев, перевели в Светлый Яр, где мы зимой долбили ямы под нефтяные емкости. Работа была тяжелая, ветер, мороз. Помню, что многие заключенные простужались, но от работы мало кого освобождали.
Зазвенят в зимней темноте удары по рельсу — вскакивай с нар на работу, больной ты или здоровый. Жмемся в строю в наших куцых телогрейках с номерками на груди. Проведут поверку, и паши на объекте до темноты. Долбили мерзлую землю, таскали носилки, укладывали камни. Легкой работы не было, люди быстро доходили.
Про тюремные харчи и говорить нечего. Баланда из перловки, капусты или ячки и разваренные лохмотья рыбы. Одно время, в самые холода, закупили где-то свиные головы, делали щи, в которых плавали блестки жира. Продукты, конечно, воровали, но положенную пайку хлеба получали полностью. Калорий при такой работе и воровстве уголовников нам, конечно, не хватало. Много людей умирало. И в санчасти, и прямо в бараках. Толкают человека утром: «Чего не встаешь?», а он закоченел. К концу зимы и я уже кое- как вставал. Ну, дадут день-два отлежаться, а я снова падаю. Плохо бы все кончилось, но кто-то из начальства надо мной сжалился, меня комиссовали. Приехали мама с братом, погрузили в санки (кожа да кости остались) и повезли домой. Глотал я холодный воздух и не верил, что все позади осталось. Долго выхаживали, хотя с продуктами не густо было. Доставали, покупали для меня молоко, мед, варили куриный бульон. К лету понемногу оклемался. Уже где-то подрабатывать начал, а тут война…
Мы с приятелем Маловым Толей подали заявление в военкомат с просьбой зачислить в летное училище. На что уж я рассчитывал со своей судимостью и здоровьем, не пойму, но твердо решил стать летчиком.
В летчики нас не взяли, я работал на заводе, а в июне 1942 года, когда Сталинград уже бомбили, пошел в военкомат, записываться в добровольцы. Я был направлен в Московскую область в 3-й воздушно- десантный запасной полк. И снова на судимость внимания не обратили. Может, суд ее снял, не знаю.
С июня сорок второго года и до января сорок третьего проходил учебу. Нас готовили для проведения специальных операций в тылу врага, диверсий, разведки. Учили крепко. Например, три раза в неделю совершали марш-бросок с полным снаряжением на 24 километра. Поначалу некоторые не выдерживали, падали. Ничего, втягивались в службу.
Много внимания уделялось подрывному делу, рукопашному бою, владению ножом. Из оружия изучали винтовки, пулеметы Дегтярева, наганы. Раза три в месяц проводились боевые стрельбы из самозарядной винтовки Токарева (СВТ), иногда из нагана. Конечно, 10–12 выстрелов в месяц — маловато, но по сравнению с другими частями стреляли мы много. К оружию привыкли и научились им владеть.
За время учебы я совершил шестнадцать прыжков с парашютом. Кроме того, нас обучали основам артиллерийского дела, как обращаться с легкими пушками, противотанковыми «сорокапятками», что впоследствии очень пригодилось.
