более чистым, чем что либо в этом мире. Солнца больше не было — и облака не было, они слились и стали этим сияющим расплавом, я смотрел в него, осознавая, что смотрю прямо в солнечный пламень, не ослепляясь и не отводя взгляд — казалось, глаза мои изменились, и теперь они могут пить это сияние, как лёгкие пьют воздух. И никогда не смогут напиться.
Настоящие Острова — там, в небе. Туда улетают все ветряные, туда зовут их воздух и свет. Они живут там, где пространства кажутся невыносимо огромными людям, которые привыкли жить среди границ. Там есть моря и острова — но границ нет… Так устроены небесные Острова — ничего из того, что нас окружает, не ограничивает нас.
Как это — жить среди Вечного Света, купаясь в этом бело-золотом огне? Он утолит любую жажду, любую печаль, он даст силу для любого замысла. Там нет боли, и даже сама бесконечность не утомляет, человеку этого не понять, пока он не ощутит сам, что это такое — когда через тебя струится Вечный Свет…
Они все там. Среди этого сияния. Среди облаков-островов, замков-гор, пропастей-долин.
Я был Ветром, теперь я стану Светом. А Свет не умирает, он летит в бесконечности, временами замирая, вспыхивая снова.
А память… Можно ли что-то забыть? Оно всё есть вокруг, и вечно будет, меняются только имена. Я забуду одно имя и найду другое. Я увижу леса и горы, и моря — только назову их иначе.
А моё имя… Оно не имеет значения. Недаром меня зовут… звали: «Нимо» — «Никто». Кажется, это на каком-то древнем языке… Может, это знак, что даже имена не исчезают навечно.
Нимо… Нимо… Пробуя на вкус. И как будто эхом отзывается… но это не эхо, это меня зовут… зовёт. Альт.
Его я не хочу забыть. Даже зная о том, что мы встретимся снова.
Если бы он тоже прямо сейчас стал ветром и светом… Нет. Я почему-то сейчас не хочу этого. Какая-то прежняя частица во мне, сохранившая привязанность к форме. Она боится. Она желает, чтобы всё оставалось по-старому. И это она всегда удерживала меня… Но не сейчас. Сейчас… кажется, я готов совершить небывалое… или всего лишь то, память о чём стёрлась с поверхности этого мира. Но она есть в глубине. Далеко-далеко…
Я унесу его с собою в небо. Он останется Альтом, он сохранит имя и способность существовать в границах. Но Свет и Небо будут подвластны ему, так же, как мне. И так будет, пока мы не захотим это изменить.
Ты хочешь этого, Альт? Смотри, сейчас…
Я был в середине силы. Я был бутоном громадного белого цветка. Зародышем, ядром пламени и света. Я будто спал. Теперь я решил распуститься.
Океан отхлынул. А! Напрасно вы боялись, что Вода и Огонь разрушат мир. Я — вовсе не тот грубый огонь, который ведом вам. Я — Свет, и вот я распускаюсь, распахиваюсь, и крылья Океана в восторге обнимают меня, сияющие лепестки вод — а внутри бьётся, как сердце, белое пламя.
Цветок распускается, растёт. Он не причинит никому вреда — ведь я не хочу этого.
Цветок раскрылся. И в какой-то миг я понял, что он — отдельно от меня. Он — сияющий, белый, как пена в солнечном сиянии — он далеко внизу. А я лечу вверх. Усилие, что вытолкнуло меня, поднимало ещё выше и выше… Я захотел остановиться, увидеть Альта, заговорить с ним.
Я раскинул руки, изогнул шею…
За миг до того, как увидел, я уже знал. Я знал это и раньше — в самой-самой глубине разума. Прятал от себя это знание. Даже боялся его. Но уже тогда — принимал.
Троготт… Обманул. У всех он брал. Брал, отнимал, крал. Души или память, или какую-то иную силу, свойство разума. Чтобы кормить свой ненасытный Кристалл.
Я ждал, что он захочет рано или поздно сделать то же и со мной. Был готов драться и защищать. Но Кристалл не взял у меня ничего. Он… дал.
Белое Пламя было абсолютно иным, ничем не похожим на тот жестокий Огонь, что веками рвался из глубин земли. Белое Пламя было лёгким и свежим, оно вошло в меня, как первый и сильный вздох человека, погибавшего от удушья.
Как всё это случилось, когда? И это знание услужливо открылось мне — Острова были запечатаны и заключены в кокон-кристалл. Все эти годы он покоился в океане, сдерживая мощь рвущегося из глубин Огня. А двойник Кристалла был у Троготта. Двойник отбирал в себя часть силы Огня, питая того, кто управлял Кристаллом. Но сейчас кристаллы соединились. И соединил их я. И я, сам того не зная, открыл двери той сверхсиле, что рвалась из самой сердцевины земли.
Я окинул взглядом Океан. Он был спокоен и тих. Цветок вод опал. Подземный Огонь, сбросив веками копившуюся силу, ушёл в глубину. Я чувствовал удовлетворённое ворчание стихии, избавившейся от излишнего напряжения. Я чувствовал, как остывают массы камня — твердь залечивала рану, нанесённую ей давным-давно древним магом по имени Тионат. Теперь она могла уснуть, и спать долго…
Затонувшие Острова были подо мной. Они оставались неглубоко. Я шевельнул крылом, почувствовав, что могу поднять их, не нарушив целостности земной коры. Впрочем… это была мелочь — я мог поднять или опустить в пучину целый материк — быстро и страшно, или тихо и незаметно.
— Поднимайтесь… — прошептал я. — Не торопясь. Пусть проходят дни.
Далеко внизу подземный Огонь послушно вздулся спокойной волной, понемногу выгибая земную поверхность.
— Тише. Тихо-тихо…
Воздух — самая свободная стихия. Ни Огонь, ни Вода, ни Твердь не способны по-настоящему замкнуть его.
Воздух не боится ничего — он не может быть разрушен.
Сознания Воздуха возникают из ниоткуда и исчезают без следа.
В Воздухе нет памяти, нет прошлого — однако Прошлое снова и снова является в нём — без страха быть утраченным.
Воздух не ценит ничего — потому что ничего не теряет — он живёт лишь в те мгновения, когда имеет всё, что ценит.
У Воздуха нет воли — есть лишь чувства. Сознание Воздуха — это сознание идеального сновидения, в котором нет центральной воли, но есть лишь бесконечное множество образов, ощущений и чувств, рождающихся и сливающихся в единой оболочке. И субъективное время в этот промежуток для спящего ускоряется до бесконечности, завися лишь от обширности сознания и количества рождающихся образов. Человек, просыпаясь, фиксирует лишь малую часть открывшейся ему бесконечности, потому что его воля имеет свойства ограниченного. Воздух, замирая, теряет все свои видения без следа и не страшится этого.
Быть чистым Воздухом — слишком мало и слишком много для человека. Я понял это теперь, слившись с Огнём, преодолев твердость камня и соприкоснувшись с покоем Воды. Все мировые стихии прошли через меня, и я понял, что есть что-то иное, главное, соединяющее свободу Воздуха, энергию Огня, волю Тверди и память Воды.
Этого знания было так много, что я хотел улететь за пределы мира, чтобы в пустоте и бесконечности остановиться и стать новым миром.
Но у самых границ я увидел Ласточку — чёрную и стремительную на сияющей белизне.
И я вспомнил другую ласточку, в середине ослепительного солнечного дня — я видел её глазами Альта и чувствовал её нервами Альта, и тогда я понял, что стал и Альтом, и Нимо — не только в одном «теле» (что было неважно), но в едином сознании.
— Я не хочу, чтобы ты умирала! — сказал Я.
— Тогда вернись, — ответила Ласточка. — Ты хочешь покинуть мир, ты — Свет, часть Света, а Свет — бессмертие мира.
И мне стало жалко этот мир. Народ Островов, зовущийся Бродягами и не находящий для себя места на просторах материка. Финетту, похожую на цветок-колокольчик, синим огоньком прячущийся на прохладной опушке леса. Ивенн, появлявшуюся и исчезавшую, как теплеющее мягким светом окно на зимней дороге…
