промокшим письмом в руках. Может быть, лучше подождать Рахиль? Может быть, лучше перепоручить это дело самой разумной на свете женщине? Да, было бы лучше Рахили поговорить с Камиллой. Было бы также лучше, если б Рахиль поговорила с ее родителями. Он не хотел вмешиваться в эту историю. Мысль о том, что его Рахиль займется всем этим, как обычно, успокоила Лео.
Стоит заметить, что если в своей профессии Лео Понтекорво отличался беспристрастностью и предприимчивостью опытного профессионала, то, столкнувшись с неприятностями вне работы, оказывался ужасающе непригодным решить практическую задачу.
С раннего детства он привык перепоручать подобные сложности своей матери, сосредоточившись на учебе и карьере. «Беговые лошадки не занимаются организацией скачек, они бегут!» Это выражение придумала его услужливая матушка.
Результат самоотверженной преданности науке и полной отстраненности от насущных проблем был парадоксален: в настоящее время, в свои пятьдесят лет, выдающийся профессор университета, отважное светило медицины, обаятельнейший оратор, обожаемый отец и верный муж не имел ни малейшего представления, где стоят в очереди на почте, чтобы отправить заказное письмо, и как оплатить коммунальные счета. Не говоря уже о том, что он приходил в ужас, когда ему надо было подписать чек.
Хорошо хоть, когда скончалась его матушка и он должен был погрузиться во все эти неприятности и взять на себя все эти обязанности, рядом с ним уже была Рахиль.
В целом это полное отсутствие конкретности и одновременно профессиональный успех как будто сделали из Лео человека, страдающего раздвоением личности. Он отлично справлялся с вещами, которые входили в круг его профессиональных интересов, и демонстрировал полную непригодность в решении всех остальных проблем, со временем приобретя суеверное предубеждение в их отношении. Самая агрессивная и изощренная бюрократия — на самом деле обыкновенное правосудие — вызывало в нем страшное волнение. Чтобы отправить его в отключку, достаточно было патрулю дорожной полиции остановить Лео для простой проверки водительских прав. Он начинал лихорадочно копаться в бардачке машины в поисках документов, как неопытный торговец наркотиками, которого остановили на таможне международного аэропорта и который делает вид, что не может открыть свои чемоданы с двойным дном, набитые кокой.
Все это объясняет, почему, обнаружив письмо и связав его с прокладкой и оба предмета с Камиллой, Лео задрожал. И почему в его перевозбужденном сознании сразу стали возникать апокалиптические теории, которые обычно отравляют жизнь параноиков. Вот почему он почувствовал себя в ловушке, представил на скамье подсудимых. Это же объясняет, почему ему достаточно было подумать о Рахили, чтобы успокоится и забыть о всех своих волнениях как о смешных проявлениях нервоза. Но прежде всего вышесказанное объясняет, почему, помедлив, он все же открыл конверт, забыв, что непременным условием для того, чтобы остаться совершенно чистеньким в этом деле, было вручить Рахили нераспечатанное письмо. Дело в том, что наконец успокоившись, он уступил любопытству и захотел узнать, что было написано в письме.
Может быть, здесь не было никаких уловок? Тогда почему она положила его в ящичек? Почему не вручила прямо в руки? Может быть, это место показалось ей наиболее надежным, где он сможет найти письмо, так чтобы никто его не видел. Но разве не это называют «уловками»? Сделать сообщником человека, с которым у тебя могут быть только формальные отношения. Какая необходимость была в том, чтобы отвечать на это послание запиской? Как бы ни был вежлив и холоден его ответ, в любом случае он становился компрометирующим документом. Чем еще может стать записка, адресованная пятидесятилетним отцом семейства двенадцатилетней девочке? Доказательством, что он ответил (а следовательно, придал значение) на провокацию девочки. Их никто бы не смог переубедить, что записка принадлежит кому-то другому.
(Видите? Каждый раз, когда Лео Понтекорво оказывался в безвыходном положении, он начинал думать об остальном мире в третьем лице множественного числа. Весь остальной мир становился безличным «они», желающими причинить ему зло, поставить его в трудное положение, загнать в угол.)
Эти новые беспокойные мысли не помешали ему вытащить письмо из уже открытого конверта.
Нелогичность его поведения заключалась в том, что опасения, которые должны были бы привести его к аккуратности и осторожности, направляли его по ошибочному пути легкомыслия и противоречия. И этот путь приводил его к бездействию. Это был замкнутый круг: страх порождал неосторожность, неосторожность выражалась в безответственном поступке. И все вместе порождало бездействие.
Подобным образом повел себя Лео несколько лет назад с одним своим помощником по имени Вальтер. Тогда он тоже попал в крайне неприятную историю. Да, Вальтер, он всегда опаздывал в университет и всегда имел помятое лицо человека, который не спит по ночам. Одаренный парень, из тех, кто очень нравился Лео и вызывал крапивную лихорадку у Рахили. («Зачем ты так часто приводишь его домой? Почему он всегда ходит к нам ужинать? Тебя не раздражает его лесть? Все эти комплименты, вся эта медоточивость». — «Да, ладно. Посмеемся. Он хороший парень, мошки не обидит. Он очень забавный. Знает кучу разных вещей. Просто он очень темпераментный. И из всех моих учеников он самый многообещающий. У него не совсем хорошо обстоят дела дома. И мне приятно помочь ему немного».)
Так вот, именно этот тип, которому так симпатизировал Лео и который был так неприятен Рахили, как-то после лекций задержался в кабинете Лео дольше обычного, чтобы попросить у профессора взаймы.
«Сколько тебе нужно?»
«Приличная сумма, Лео».
«Да, но сколько?»
«Около десяти миллионов. Но если ты не можешь…»
«Спокойно. Я же не сказал, что не могу… Но ты ведь понимаешь, что речь идет о значительной сумме. Понимаешь, что я должен поговорить с Рахилью. Знаешь, что она занимается семейным бюджетом. Ты же знаешь, что я совсем не разбираюсь в некоторых делах».
«Тогда нет, спасибо. Лучше нет. Не думаю, что меня так любят в твоем доме…»
«Не говори глупости. Рахиль тебя обожает».
«Нет, Лео. Лучше нет. Не хочу создавать проблемы тебе и Рахили».
«Успокойся. Вообще-то деньги мои. Это я их зарабатываю, трудясь каждый день. Я тебе только сказал, что должен поговорить с Рахилью, потому что она занимается подсчетами. Могу спросить, зачем они тебе нужны?»
«Э-э, это очень тяжелая и унизительная штука».
«Что же, если ты не хочешь или не можешь мне этого сказать… только вот…»
«Нет, я хочу тебе сказать. Более того, я должен тебе это сказать, я не должен ничего скрывать… Речь идет о моей матери… Да, о моей матери. С тех пор, как отец нас оставил, с тех пор, как его нет с нами… она немного не в себе. Знаешь, моя мать из тех женщин, которые полностью вверяют себя мужчине, из тех женщин, которые составляют единое целое с мужем. Они не могут существовать без мужа. Ужасно тяжело описывать ту сцену, при виде которой я присутствовал. Самое ужасное, что я не мог даже вмешаться. У меня у самого куча проблем».
«Могу представить».
«Я чувствую себя виноватым. Я не был рядом с ней в последние два года. Я не видел, что происходило. Но уже было слишком поздно…»
«Да, но поздно что?»
«Моя мама спилась. Я с трудом могу в это поверить. Не могу себе представить, что она страдает от алкоголизма. Да, именно так. Это начинается постепенно, незаметно, пока ты не увязаешь в этом болоте по уши. И уже слишком поздно… Бедная мама, все началось с этих проклятых аперитивов. Знаешь, сейчас я не могу даже слышать слово „аперитив“. Меня тошнит от этого слова. Когда она говорит мне: „А не выпить ли нам по аперитивчику?“ — я едва сдерживаюсь, чтобы ее не поколотить. Она так сладострастно произносит слово „аперитив“, что я прихожу в отчаяние».
«А сейчас как обстоят дела?»
