следует его указаниям? Так все это закончится дурдомом, а не победой в процессе, которым они должны заниматься сообща.
«Отдохни, займись спортом, подумай о другом… Твоя жена не желает больше тебя видеть? Найди себе двадцатилетнюю шлюшку, с которой можно потрахаться. Если хочешь, могу подогнать одну. Расслабься, пожалуйста. Ты должен быть свеженьким, бодрым, готовым, когда будет нужно, вступить в борьбу. Я хочу, чтобы ты был В тонусе. В хорошей физической форме и здоров ментально. Понимаешь, о чем я?»
«Конечно, я тебя понимаю. Но ты только представь себе, эта сволочь пишет, будто я содействовал какой-то фирме друзей или родни, производящей молочную продукцию. Другой называет меня развратником. Третий любителем маленьких девочек, „лолит“.»
«Лео, против тебя никто не выдвинул ни одного серьезного обвинения. Разве что тот вонючий репортер. Но слава богу, процессы устраивают не репортеры!»
«А ты знаешь, сколько человек прочло эту статью? Знаешь, сколько знакомых и незнакомых людей будут считать меня чудовищем, которое сотворило все эти дела?»
«Мне кажется, что ты слегка идеализируешь среднего читателя газет. Большая часть из них едва- едва прочитывает заголовки, еще меньше утруждает себя дойти хотя бы до четвертой строки статьи. Редкие герои, доходящие до конца статьи, тотчас же забывают ее содержание, как только приступают к следующей. И ты тоже должен так делать. Забудь. Забудь всю эту историю. Ты не понимаешь всего этого, потому что это касается твоей жизни, потому что это мучает тебя, и это правильно, и потому что ты не можешь видеть происходящее, как вижу его я. Но твой случай уже выходит из моды. Ты выходишь из моды. А это, уверяю тебя, только сыграет нам на руку. Чем больше я изучаю это дело, тем больше я погружаюсь в твою историю и тем больше понимаю все недоразумения, домыслы, натяжки. В конце концов мы справимся. Я тебе это обещаю. Ты должен думать только о том, что будет с тобой, когда вся эта история закончится. Ты должен подумать о своем здоровье, своей семье, о том, как снова вернуться на беговую дорожку. Тебе наплевать на двадцатилетнюю шлюшку? Тогда постарайся поговорить с Рахилью и сыновьями. Восстанови с ними отношения. Верни их доверие. Если хочешь, я помогу тебе. Я могу поговорить об этом с Рахилью. Я суну ей под нос все неопровержимые доказательства твоей невинности и доверчивости. Я ей по полочкам разложу историю с девчонкой и докажу, что в ней нет ничего криминального, я ей докажу, что эта девчонка буквально манипулировала тобой, шантажировала тебя, доведя до отчаяния…»
«Нет, прошу тебя, умоляю, Эррера, сделаю все, что хочешь. Но не говори ничего Рахили, не трогай ребят…»
«Но почему? Полагаешь, им не будет приятно думать, что их муж и отец не то чудовище, каким его стараются представить?»
«Нет-нет, прошу тебя. Нет. Пообещай, что ты этого не сделаешь».
«Хорошо, хорошо, обещаю, не кипятись. Я ничего не скажу. Но ты не можешь продолжать избегать их. Стыдиться их. Абсолютно. Тебе это говорит человек, чьей профессией является защищать темных спекулянтов, у которых в миллион раз больше причин для стыда, но которые, бог знает почему, не умеют даже краснеть».
Но проповедь Эрреры, как водится, была гласом вопиющего в пустыне. Проблема заключалась в том, что Лео был этой пустыней. По иронии судьбы, одна из причин, по которой Лео решился обратиться к Эррере, было его убеждение, что последний лучше, чем кто-либо, сможет понять чувство стыда, от которого Лео не мог освободиться. Но очевидно, его расчет был неверен. Много изменений произошло не только в его жизни. Но также в жизни Эрреры. Он больше не был презренным карликом тех лет. Сейчас он успешный человек. Благодаря своей мужской харизме, дьявольскому уму и выдающемуся красноречию он заставил мир забыть о своем росте и внешности. И при всей своей догадливости как мог этот успешный и известный адвокат представить себе тот кошмар, в котором жил Лео в последнее время? Ту бездну, в которую он скатывался? Ведь единственная вещь, которая была дозволена ему и которой он посвятил последние дни, — постоянно испытывать стыд.
Как мог себе представить Эррера, что значит осознавать, что твои сыновья невозмутимо наблюдают за тем, как ты становишься на колени перед человеком, который собирается выстрелить в тебя? И при этом понимать, что твои сыновья чувствуют на самом деле. Кроме того, Лео едва ли смог бы объяснить рационально мыслящему человеку, что чем больше тобой овладевает чувство стыда, тем больше ты нуждаешься в нем. Ты раздражаешь его, подобно раненому, который бередит рану, чтобы узнать, насколько сильной может быть боль. Вот зачем требовались все эти бумажки, все эти скрупулезно собранные вырезки из газет: они были нужны, чтобы еще прочнее прикрепиться к чувству стыда, чтобы ни на миг не забывать о нем.
Возможно, Эррера был прав. Он действительно сходит с ума. Но был ли кто-нибудь в их окружении, кто более, чем Лео, имел право на безумие?
Он подумал о фотографии, которую безжалостно воспроизводили в статьях на странице, предшествующей тексту, чтобы подвергнуть еще более суровому испытанию напряженные до предела нервы Лео.
Эта фотография неожиданно появилась в парочке газет, описывающих его случай. Наконец-то у них есть то, что они искали, подумал он в сильном возбуждении. Вот он, их туз в рукаве. Больше не нужно придумывать искусственных улик и других гнусностей. Этой фотографии было более чем достаточно. Она могла бы послужить для рекламного ролика, призывающего уничтожить бактерию Лео Понтекорво, вредную для организма общества.
Лео даже не знал, где они раздобыли эту фотографию. Он уже слышал голос здравомыслящего добряка, коих полон свет, который убеждал его, что ничего страшного в ней нет. На этой фотографии Лео не был голым или одетым в женскую одежду, в двусмысленной ситуации, с оружием в руках или пьяным. С Камиллой или во время вручения одной из многочисленных взяток, в которых его обвиняли. Ничего подобного. Что же ты так кипятишься? — спросил бы его здравомыслящий добряк. — В сущности, на этой фотографии изображен человек, верхом на лошади, ничем не отличающийся от тысяч других господ, занимающихся старомодным конным спортом. Вот именно! — воскликнул Лео с возбуждением в своем внутреннем диалоге с воображаемым здравомыслящим добряком. — Дело именно в этом! Вот в чем секрет! Это и есть удар ниже пояса. Это фотография, обвиняющая, коварная, полная двойных смыслов и намеков.
Он, зная систему изнутри (этот великолепный и безжалостный крематорий), мог догадаться об изобразительной силе подобной фотографии. Силу, которую даже Эррера на этот раз не мог недооценивать. Со своей тонкой интуицией он должен был понять.
«Шутишь? Разве ты не обещал мне, что…»
«Да, я знаю и клянусь, что я сделал это… точнее, я попытался сделать это. Но это не так просто и не очень-то умно игнорировать такие вещи. У меня есть право контролировать, проверять. Ты не можешь уследить за всем, и твои помощники тоже. Знаю, знаю, они целыми днями работают на меня. Но они не все смогут понять в этом деле. Ты ведь согласишься со мной — чтобы понять некоторые вещи, нужны наш ум, наше образование, наш возраст…»
«Спокойно, Лео, спокойно, ничего страшного не происходит. Сейчас я взгляну на эту статью, чтобы ты успокоился…»
«Почему ты говоришь мне, чтобы я успокоился? Я не хочу быть спокойным. Я не могу быть спокойным. Как я могу быть спокойным, пока кое-кто печатает обо мне все эти гнусности?»
«Какие гнусности?»
Итак, Лео снова подсунул ему под нос статью. А Эррера, не теряя контроля над собой, продолжал говорить ему:
«А-а, я ее видел, эту фотографию. Возможно, она не передает тебя во всей красе. Возможно, ты не самый фотогеничный мужчина в мире. Но ради бога, это всего лишь фотография. Фотография по-дурацки одетого мужчины на коне. Я таких фотографий видел миллионы. Достаточно купить журнал „Лошади“, не говоря уже о „Скачках с препятствиями“ или „Укротитель“.»
