быть, ему сообщили и он приходил, но ему не позволяют увидеться с Лео. Или, может быть, ему сообщили и он пришел и уже работает над тем, чтобы вытащить Лео отсюда. Возможно, этот старый левантинец торгуется с судьей.
Именно с судьей. Интересно, кто этот судья? С тех пор как все это началось, Лео с трудом мог представить людей, которые затеяли все это дело. Ему всегда это казалось невероятным, — но тот, кто творил ему столько зла, мог быть обыкновенным человеком, как многие другие, что у него могли быть жена, дети, собака, кредит.
Один из полицейских упомянул судью, наделив его эпитетом «доктор». Кто знает, с сарказмом или уважением?
«Доктор пришел?» — спросил он, вручая своему коллеге-надзирателю досье по делу Лео Понтекорво. Именно тогда Лео прочел свое имя, напечатанное на папке, которой обменивались полицейские. Вот чем он стал: досье. Трудно было придумать что-либо, что лучше описывало его положение на настоящий момент, чем эти бумажки. Неплохо для человека, который всю свою жизнь сознательно держался подальше от бюрократических ухищрений. В общем, когда один тип спросил у другого, пришел ли «доктор», последовал достаточно уклончивый ответ: «Не знаю даже, придет ли он сегодня вообще».
Он не знает, придет ли он вообще сегодня? Как можно такое сказать? Как это он не знает, придет ли сегодня судья? Есть вероятность, что он не придет до понедельника? Или вообще не придет до тех пор, пока не сочтет нужным представиться? А это значит, что Лео должен будет сидеть бог знает сколько времени на этом матрасе (кстати, его мучает ужасная жажда). Он должен будет сидеть здесь и смотреть на загаженный пол камеры, в которую временно помещают задержанных, ожидающих, пока не будут соблюдены все формальности, необходимые для их перевода в место постоянного заключения.
(Да уж, «временно» — самое неопределенное из всех наречий.)
Сколько сейчас времени? Лео не знает. На входе, вместе с другими личными принадлежностями, у него отобрали часы. Судя по тому, что жара ослабла, и по вечернему свету, который просачивается в высокие зарешеченные окна, должно было пройти около восьми часов. Лео заточен здесь уже столько времени с кучей народа вокруг. И он еще ни с кем не обмолвился ни словом. Это настоящий рекорд. Ведь Лео принадлежит к тому типу людей, которые, совершая длительное путешествие на поезде или самолете, в конце концов начинают докучать соседу какой-нибудь стандартной фразой вроде «Мы вошли в зону турбулентности» или «Вы не знаете, во сколько поезд прибывает в Милан?». Но каковы должны быть условные вопросы к соседу по камере? Сколько человек ты убил? Сколько старушек ты обобрал в прошлые выходные? Что-то в этом роде?.. Лучше помолчать. Продолжать заниматься своими делами. Ждать. Что-то произойдет, что-то должно произойти.
И на самом деле что-то происходит.
Лео настораживает шум в левом углу камеры. Он поднимает глаза и кого-то узнает. Что, учитывая обстановку кажется невероятным.
Это правда он? Ты так счастлив, увидев его. Ну да, это он, боже мой, это тип, которого ловят в начале каждого учебного года, когда он мастурбирует в аудиториях, переполненных молодыми сонными первокурсницами. Неужели тебя упекли в тюрьму за такое жалкое извращение? Или, может быть, это отдел для «людей, нарушающих общепринятые социальные нормы»? Или, может быть, они знают, да, они определенно знают, кто этот тип, его незначительную, но особую роль в твоей предыдущей жизни! Программа перевоспитания включает также эту дьявольскую месть? Лео узнал его по осторожной манере сидеть. Он увидел его забившимся в свой уголок, почти незаметного, призрачного, и узнал его. Если твое основное занятие — мастурбировать в аудиториях, переполненных студентками, естественно, что со временем ты приобретешь определенную осмотрительность. Изящность манер. Ведь даже для публичного онанизма требуется немного мастерства и достоинства. И этот парень, скоротечная жизнь которого состоит из острых ощущений, да, этот парень обладает своим достоинством.
Лео был уверен, что узнал его именно благодаря его осмотрительности и достоинству, с которым тот занимался онанизмом. Лео отдает себе отчет в том, что никогда не видел его в лицо. Он никогда не заговаривал с ним. Этот парень — один из посланников того мира, в существование которого Лео всегда верил с трудом. Как будто этот тип был специально нанят для того, чтобы разнообразить жизнь других. Чтобы немного смутить покой суровых университетских аудиторий. Лео достаточно взглянуть на него, чтобы вспомнить возгласы возмущения и отвращения девушек вместе с оскорблениями и угрозами их заботливых одногруппников. Он снова видит этого типа, который выбегает из аудитории, придерживая расстегнутые брюки. Но прежде всего он вспоминает случай, когда он (тогда еще необыкновенный профессор Понтекорво) блестяще прокомментировал один из таких инцидентов репликой, которая очень понравилась студентам: «Ладно, ничего, ничего страшного… это даже правильно, что в аудитории медицинского факультета вы можете наблюдать пример физиологического мученичества!»
Хорошо, все смеялись. Вот она, его ирония, его снисходительность, его изящество. Все очень по- академически. Но так ли забавны были шутки, которыми профессор развлекал новичков, преисполненных священного горения и негодования? Или они смеялись только потому, что нет ничего забавнее, чем человеческая дегенерация в своей самой простой, пластичной и тривиальной форме?
Да, этого парня должны были поместить именно сюда, в одну с ним камеру. И этот блаженный парнишка (ему, должно быть, не более двадцати пяти лет) не избавился от своего порока даже в тюрьме. Надо признать, что это свидетельствует о его исключительном даровании создавать образы и о его мужестве. У тебя должны быть веские причины, чтобы не перестать мастурбировать в подобном месте, в присутствии этих опасных типов. Осознавая при этом, что это едва ли безопасно, как в случае со студентами. Соседи по камере уже начали ворчать, оскорбленные сим зрелищем. А сейчас они совсем озверели. Один из них уже стучит кулаками в массивную железную дверь и орет: «Уберите этот кусок дерьма отсюда, или мы сами оторвем ему яйца!»
Лео поражен пуританством заключенных. А чему здесь удивляться? Самый большой моралист в обществе — это мошенник. Этим принципом мог бы руководствоваться Эррера. Эррера, Эррера… где же ты, Эррера?
Хорошо хоть меня не узнали, думает Лео. Хорошо, что эти господа не читают газет и не смотрят новостей. Если бы они только заподозрили, что среди преступлений, совершенных этим франтом, застывшим на своем матрасе, числится насилие над девочкой… И если бы они только узнали, что эта девочка — подружка его сына… увы, ему бы не поздоровилось.
Но слава богу, они ничего не знают. Конечно, они заметили, что он не из их среды. Это неизбежно породило недоверие, которое, к счастью, не переросло в какой-нибудь враждебный выпад. Очевидно, надпись на стене прямо над головой Лео, гласящая Я НЕ ЛЕЗУ В ТВОИ ДЕЛА, И ТЫ НЕ ЛЕЗЬ В МОИ, является одной из заповедей заключенного. Философия, которую на этом витке своей жизни Лео готов принять. Завет, который товарищи по камере, к сожалению, сейчас нарушают. Учитывая, что они сейчас оскорбляют несчастного онаниста. Угрожают ему.
Лео испугался. Он не знает, на что способны эти люди. Он ничего о них не знает. Он впервые вступает в контакт с подобными представителями рода человеческого. Лео думает, что для них существует меньше сдерживающих факторов, чем для индивидов, с которыми он привык общаться. В противном случае как бы они здесь оказались?
Возможно, они выросли не в такой комфортной атмосфере, как Лео. Их никогда не фотографировали на лошади, одетыми в нелепый костюм, или с клюшкой на поле для гольфа. Они никогда не были членами яхт-клуба. Возможно, они никогда не ездили на лыжный курорт, и у них нет второго дома на романтичном Тосканском побережье. И возможно, эти люди не надевают кожаные перчатки, прежде чем сесть в свой «Ягуар». Да и вообще они, скорее всего, никогда не садились за руль «Ягуара», разве что угнанного. Они ничего не знают ни о джазе, ни о классической музыке. Они не разделяют его страсти к римской истории. Ни его политических взглядов, отмеченных умеренным и светским реформизмом. Они не комментируют с недовольством передовицы «Коррьере» или «Републики». У них нет энтузиазма по поводу фигуры Беттино Кракси, проекта обновления левого течения. Они не приходят в волнение каждый раз, когда вспоминают массовую казнь итальянских граждан в Ардеатинских пещерах. Они не знают, что значит перечитывать каждое лето «Человек ли это?»[9], всякий раз находя эту
