сочетаться с двумя столь безнравственными понятиями, как красота и элегантность.
Несмотря на то что прошло уже столько лет, Флавио продолжал считать своей личной заслугой тот факт, что его друг наряду с медицинской карьерой возжелал посвятить себя научной деятельности, чего трудно было бы ожидать от этого красивого, избалованного и беззаботного мальчика.
«Просто невероятно, что тебя не испортило все то, что ты имел! — не уставал повторять Флавио с чувством удовлетворения. — Да еще в те времена, когда ни у кого ничего не было!» А Лео радовался одобрению того, кто, в сущности, никогда и не пытался стать кем-то иным, не тем, кем стал в этой жизни.
Со своей стороны Лео с моральным удовлетворением следил за тем, как Флавио, шестой, младший ребенок из многодетной семьи простого рабочего, завоевывал свое место под солнцем. Будучи одним из первых итальянцев, защитившихся по информационной инженерии (в те времена это называлось так), сейчас Флавио занимал должность уполномоченного представителя компании, которая занималась разработкой передовых технологий для Оливетти.
Флавио, несмотря на то, что был не менее страстным приверженцем научного прогресса, чем Лео, в отличие от последнего, считал итальянское общество тех лет безнадежно отсталым. Благосостояние. Вульгарность. Безделье. (Телевидение! Как же он ненавидел телевидение!) Он частенько повторял эти слова, с них всегда начинались его бесконечные споры с Лео. Еще одна вещь, которую ненавидел Флавио, — чемпионат мира по футболу, который Италия выиграла в Испании годом ранее. Тогда немцы были разбиты в пух и прах в славном финале на стадионе «Сантьяго Бернабеу» в Мадриде. Флавио придавал символическое и вредоносное значение этому спортивному событию.
«Народ поддался иллюзии, что выиграть — самая важная вещь на свете. Это событие породило в людях дух соревнования и стремления к победе. Мы все стали немного американцами. Президент Республики, социалист, человек, который участвовал в Сопротивлении, рисковал собственной шкурой, борясь с нацизмом, теперь поднимает этот вульгарный золотой кубок… Не слишком величественное зрелище! Но ничего удивительного, что мадридский финал стал одной из самых популярных программ в истории итальянского телевидения. Как видишь, tout se tient!»
Тут уж Лео, будучи не только ярым сторонником модернизации страны, но и футбольным фанатом, вынужден был защищать со шпагой наголо героев Мадрида и логику телевизионщиков. Знал бы он тогда, как ему это аукнется!
В отличие от Лео, Флавио никогда не повышал голоса. Он мог довести тебя до ручки спокойно, пускаясь в гладкие, как его довольное лицо, рассуждения. Верный принципам марксизма, он ничему не доверял и забрасывал собеседника риторическими вопросами. Но и у него имелось слабое место.
Жена, Рита. Ее он любил больше всей математики и политических идей, отличающихся внешним прагматизмом и идеалистичных по сути. Высокая худая женщина с вьющимися волосами, угловатая, всегда на грани нервного срыва. Ее невероятная худоба совсем не вязалась с ее прожорливостью. Тонкие сигареты, которые она постоянно вертела в руках, казались продолжением ее острых и костлявых пальцев. Иногда она напоминала скелет, окутанный облаком сигаретного дыма. Иногда в лучах безжалостного неонового света кухни Понтекорво она вызывала в памяти одну из тех содержательниц притонов, которых писал Тулуз-Лотрек. Для Риты выйти замуж за Флавио было одной из самых рискованных выходок назло богатеньким родителям. И хотя она много лет не общалась со своей семьей — династией, владевшей огромными участками земли неподалеку от Рима и сделавшей на этом свое состояние, — казалось, она унаследовала от этих спекулянтов наглость и отсутствие такта. В отличие от мужа в своем вызывающем поведении она опиралась на предрассудки и стервозность. «Это все вагина! — думал иной раз Лео. — Вагина — самый капризный орган, созданный природой, которая к тому же наделила его даром речи».
Возмущение Риты по поводу неравенства стало для нее предлогом говорить гадости в резкой и надменной манере. Она не знала границ. Возможно оттого, что ей пришлось бороться со своим семейством, она потеряла контроль над собой. Возможно, именно это семейство своим примером научило ее несдержанности. В свое время Рита не без пользы училась на филологическом факультете. И все еще безнаказанно хвасталась тем, что выступила против одного профессора, спесивого зануды и книжного червя, который навязывал студентам программу по Монтале, буржуазному, реакционному и упадническому поэту.
Рита вспоминала такие вещи с желчью и обидой, которые полностью поглощали ее.
Рахиль, не будучи большим специалистом по части социологии, в отличие от рассказчика сей истории полагала, что истинная причина боли, терзавшей костлявое тело Риты, заключалась в ее неспособности иметь детей.
«Если бы у нее были дети, — не раз говорила Рахиль своему мужу, — она бы сейчас не рассказывала все эти дурацкие истории».
Да, дети. Дети, по крайней мере для Рахили, были объяснением всего. Именно поэтому она старалась, чтобы, когда Альбертацци приходили к ним в гости, Филиппо и Самуэль ни в коем случае не попадались им на глаза. Она не хотела расстраивать Риту. А тем более не желала видеть, как ее так называемая подруга скрывала собственные страдания, отпуская едкие замечания относительно полноты Филиппо или девчачьего увлечения Самуэля мюзиклами. Все выглядело так, будто Рахиль делала все из сострадания к этой женщине. Но это сострадание было способом унять раздражение, которое Рита вызывала в ней любым своим проявлением, а особенно тем, как она избавлялась от собственных дурных мыслей.
Рахили было сложно привыкнуть ко всем этим людям после того, как Лео оставил после себя выжженную землю. Ее коробило от их культурного снобизма и политического экстремизма. Отец Рахили, синьор Спиццикино, слишком много усилий приложил для обеспечения себе определенного положения в обществе, чтобы думать еще о политике. Для него на вопрос о том, что правильно, а что неправильно, отвечала религия. А Рахиль усвоила для себя истину, что всякий, кто много болтает об абстрактных идеях, смешон. Слово «коммунист» в доме Спиццикино едва ли не равнялось понятию фашист, и хотя коммунисты, по крайней мере в Италии, не преследовали евреев, отец Рахили все равно навязчиво валил их в одну кучу с Гитлером.
Из всех приятелей мужа предубеждения Рахили касались прежде всего Риты. Непоследовательный и сложный характер этой женщины раздражал простую и прямолинейную Рахиль. Часто она даже сердилась на Лео из-за его снисходительности, неспособности возмутиться некоторыми неприятными противоречиями в характере и поведении подруги.
Рахиль вспоминала не раз, как Рита устроила сцену в ресторане из-за того, что какой-то тип вошел туда с собакой. В то время Рита ненавидела собак, точнее — боялась их. А потому закатила истерику: это было неприлично, но ничего нельзя было поделать. Все вышло весьма неприятно, включая агрессивную реакцию господина с собакой. Рахиль не выносила публичных скандалов. Она была застенчивой и скромной женщиной. Даже когда по отношению к ней поступали несправедливо, от нее трудно было ждать шумного возмущения или выражения какого-либо неудовольствия. С ней обошлись невежливо в ресторане? Что ж, она больше ногой туда не ступит. Она не прощала невоспитанности. Если вдруг ее муж по ошибке возвращался в место, занесенное ею в черный список, Рахиль могла закатить ему сцену, только чтобы туда не ходить. Такова была ее принципиальность и даже злопамятность.
В остальном она готова была терпеть любой произвол официантов, клиентов или владельцев ресторана. Она спокойно переносила опоздания или пренебрежение в обслуживании. Запредельную сумму в счете. Упаси боже устроить скандал или ввязаться в спор, заставить почувствовать другого человека негодяем.
Слишком еще живо было воспоминание об отце, который сидел в ресторане, надвинув на нос свои очки лавочника, и комментировал каждый пункт в счете. Не говоря уже о тех случаях, когда, обнаружив ошибку, он звал владельца и достаточно грубо заявлял ему об этом. С тех пор Рахиль поклялась себе — никогда в жизни! Никогда в жизни я больше не буду свидетельницей таких сцен! Ни за что в жизни не испытаю больше подобного унижения. Никогда не буду унижена и никого не буду унижать.
Она верно соблюдала данную клятву до тех пор, пока в ее жизни не появилась Рита. Настоящая скандалистка. Она не упускала ни малейшей возможности поругаться с кем-нибудь. Всегда замечала чужую оплошность. Как с тем господином с собакой.
«Как такое возможно?! — сказала громко Рита. — Вам кажется нормальным подобное хамство?
