ты делаешь. Ненавидит твою проклятую рубрику в „Коррьере“. Ненавидит твой „Ягуар“. Ненавидит твой кукольный домик, в котором ты укрылся от остального мира. Ненавидит Кракси и твой патетический идеализм в духе Кракси».
«Но почему? Объясни мне — почему?»
«Потому что!»
Но теперь, когда этот человек сидел перед ним, Лео подумал, что «потому что» его адвоката — банальность. На самом деле вопрос политических предрассудков. Здоровый вид говорил о том, что он надежный человек. Он действовал так, потому что не мог иначе. Если магистрату становится известно о каких-то преступлениях, его долг — заниматься ими и преследователь того, кто их совершил. Это диктует уголовный кодекс, но также и здравый смысл. И не нужно было знать то, что и так было известно Лео, что большая часть обвинений, выдвинутых против него, были изобретены для того, чтобы перестать ценить скрупулезность, с которой этот человек исполнял обязанности, возложенные на него обществом. Лео вспомнил, как спросил у Эрреры, общался ли он когда-либо с этим типом.
«Конечно. И не только, когда должен был встречаться с ним по твоему делу. Но еще раньше, понаслышке, его знают многие. Его перевели сюда или он сам перевелся, не знаю».
«Откуда?»
«Из Калабрии. Точнее, из Аспромонте. А там не шутят. И кажется, наш друг и там отличился, скажем так, своим упрямством. И там он ухитрился разозлить кучу народу. Именно поэтому с ним прислали внушительное сопровождение. Угрозы, оскорбления, письма с пулями. В общем, обычный мрачноватый набор, при помощи которого мафиози предупреждают тебя, что ты их достал. Наверное, поэтому его перевели. Или он сам перевелся. Представляешь непробиваемых пьемонтских идеалистов, которые мечтают со времен университета добраться до самого Юга и установить там правосудие? Он из этой породы. Воспитан на хорошей литературе. Ценитель музыки. В общем, из тех, от кого лучше держаться подальше».
«Но кроме этого, каков он? Как судья, я имею в виду?»
«Каков он? Адольф Гитлер: суровый, но справедливый».
Так, прибегнув к одной из своих циничных и гиперболических острот, Эррера дал понять своему клиенту, что тема закрыта. Речь шла о вопросе, над которым Лео не стоило ломать голову. Забота адвокатов, а не их клиентов. Хотя полная сарказма реплика Эрреры произвела странный эффект, преобразив в глазах Лео сущность человека, стоящего напротив. Имя Гитлера пролетело мимо ушей. Осталась только пара определений: суровый, но справедливый. Если это действительно так — суровый и справедливый, — что ж, тогда Лео нечего было бояться.
Если не считать формальных приветствий, следователь еще не обратился ни с одним словом ни к Лео, ни к Эррере. На данный момент он был занят тем, что вполголоса давал указания тем, кто, должно быть, были его коллегами, или подчиненными, или помощниками. Один, совсем юный, сидел за пишущей машинкой и, возможно, печатал протокол. Второй, постарше, проверял работу магнитофона с большими бобинами на тумбочке рядом со столом. Они, вероятно, из уголовной полиции. Два помощника. Это чувствовалось по их большой, но в то же время душевной почтительности по отношению к следователю. Лео пришло на ум, что работа в государственных учреждениях должна быть отмечена духом сотрудничества и сплоченности. Как будто бы речь шла о хорошей семье, возглавляемой суровым, но справедливым родителем.
Наконец, там была одна женщина. Тоже достаточно молодая. Отсутствие солидности и худоба удивительно сочетались с темно-каштановыми жесткими волосами. Возможно, она была ассистенткой следователя. Сейчас эти двое переговаривались. Возможно, они будут участвовать в допросе.
Эта атмосфера сосредоточенности и ожидания вызвала у него ощущения близкие тем, что предшествуют хирургической операции. Хотя Лео и не был хирургом, он любил присутствовать на операциях, которым часто подвергались его маленькие пациенты. Чтобы, кроме прочего, убедиться, что эти мясники не ведут себя слишком вольно. Так вот, как себя чувствует ребенок до того, как на него подействует наркоз, среди всех этих взрослых, которые переговариваются друг с другом, готовятся, дают советы друг другу. Эти взрослые, одетые как космонавты, которые вот-вот будут что-то делать с тобой.
Даже свет в этом кабинете, яркий и искусственный, напоминал свет операционной.
Лео, обратив внимание на то, как женщина смотрела на следователя, был убежден, что она влюблена в него. Более того, влюблена по уши! Намертво. А как могло быть иначе? Кто бы не влюбился в такого человека? Наконец-то Лео позволил себе рассмотреть его как следует. Чтобы понять, в чем именно заключено необъяснимое очарование. Пока следователь общался с женщиной и сидел к Лео спиной.
Есть мужчины, у которых брюки, из-за выпрямленной спины, ниспадают с безупречной и поэтому невыносимой прямотой. Такие мужчины без задницы, как правило, не обладают состраданием, имеют весьма ограниченные запасы эмоций и прежде всего холодны, точны и лишены загадки, как решенный ребус. Вот о чем говорил плоский и жесткий зад следователя: он говорил все о суровости этого молодого человека, но мало о его темпераменте.
Когда он наконец повернулся к нему лицом, Лео был поражен исходящей от него мужественностью. Не выше метра семидесяти пяти, скорее суховатый, чем спортивный, следователь носил голубую рубашку с открытым воротом и рукавами, засученными по локоть. Летние льняные брюки кремового цвета составляли часть костюма, пиджак от которого висел на спинке стула. Безупречно круглая и бритая наголо голова напомнила Лео актера, который так нравился Рахили, как же его звали? Ах да, Юл Бриннер. А еще ярко- голубые, как у голландцев, глаза.
Какая ностальгия по жизни. По его жизни. Эти чувства внезапно переполнили душу Лео. При виде мужчины, который прекрасно чувствовал себя в своих штанах без ремня. При виде мужчины, которому было позволено свободно заниматься своим делом. При виде мужчины, полного сил, энергии, профессионализма, власти, Лео почувствовал зависть. Ему вдруг захотелось — на мгновение, но очень сильно и страстно вернуть все, что у него увели из-под носа. Дом, гардероб, студентов, срочные вызовы в больницу, он вспомнил удачи и неудачи, конференции, перерывы на кофе между одним заседанием и другим, он подумал о Рахили, Филиппо, Самуэле, даже о Флавио и Рите, он вспомнил запах торта, только что испеченного Тельмой, отпуск в лагуне или в горах, субботы и воскресенья, но также и вторники, он подумал о великом Рэе, о голосе великого Рэя, прежде всего о нем… На мгновение вернулось все. Все то, что он потерял. Вместе со страхом. Со страхом перед странным обрядом, который ему предстояло пройти и в котором ему была отведена главная действующая роль. Прощай стоицизм. Прощай фатализм. Такова жизнь. В своей насыщенной и недвусмысленной форме. В ней фатализм был бесполезен, а философия становилась потерей времени.
А что Эррера?
После того как он выместил всю свою злобу перед дверью, оказавшись в кабинете, он внешне успокоился. Это не могло не понравиться и Лео. Синьора Понтекорво беспокоило, что его адвокат в сравнении со следователем казался бессильным, одиноким, лишенным авторитетности.
«Адвокат дель Монте», — сказал следователь голосом, который, увы, не соответствовал его виду: недостаточно твердым, недостаточно густым, не под стать великому человеку. Раздражающе высоким. С явным туринским акцентом.
«Адвокат дель Монте, если вы не возражаете, я бы начал…»
«Хорошо, но прежде я бы хотел…» — ответил Эррера спокойно, но с суровостью, которая одновременно понравилась и не понравилась Лео.
Следователь сразу же его перебил, как будто не слышал его просьбы:
«Адвокат, если вы не имеете ничего против, мы пропустим чтение обвинительного акта, так как вы с ним ознакомлены. Я полагаю, что и вы, и профессор Понтекорво имели достаточно времени… Кстати, что касается времени мы и так его немало потеряли».
Ознакомлены с обвинительным актом? Что за странное выражение. Лео догадывался, что они пропустят предварительные формальности и сразу перейдут к сути. К допросу. Не зачитывая обвинение. Что отдаляло еще на некоторое время момент, когда он узнал бы, в чем его обвиняют и за что бросили в тюрьму. Лео начал тихонько поглаживать карман брюк, в котором лежали листки.
