возвращаться, чтобы оплатить все свои долги в физическом мире. После этого он волен уйти навсегда. Так покинул наш мир великий Рамакришна… и многие другие.
— По-твоему, выходит, с ним все в порядке?
— В том-то и дело, что нет. В нем нет освобождения, нет просветления, это же сразу видно. По-моему, его в это состояние привели, искусственно, может быть насильно. Такая же разница, как между монахом, который долго постился, и человеком, которому просто не давали еды. Понимаешь?
— Боюсь, все-таки это твоя фантазия. Может, он от какой-нибудь йоги и двинулся. Было бы у него все как у людей, не попал бы в психушку.
Философ на этот раз не обиделся и начал расхаживать из угла в угол, бормоча:
— Посмотрим… посмотрим…
Мне казалось, к этому времени он уже перестал воспринимать Чудика как живого человека, нуждающегося в помощи и сочувствии. Тот стал для него неким абстрактным объектом, подлежащим изучению; он подолгу простаивал у его койки, вглядываясь в непонятную застывшую улыбку.
Вскоре Философ продемонстрировал способность не только к отвлеченному, но и ко вполне конкретному мышлению.
— Как ты думаешь, Сыщик, — спросил он нарочито безразличным тоном, — зачем он побрил голову перед тем, как отправиться в психушку?
— Ну как же… эти все, в желтых халатах… они всегда бритые.
— Вот, вот, на это и рассчитано… стереотип восприятия, — мрачно процёдил Философ. — Пожалуйста, посмотри внимательнее: цвет кожи на голове бледный до белизны, сравни его с шеей, с лицом. Этот человек не ходил бритым, у него были волосы.
— Может быть, в приемном покое? — неуверенно предположил я.
— Такой процедуры не существует, — перейдя окончательно на академический тон, он расхаживал передо мной взад-вперед, — если старшей медсестре вздумается, остричь наголо могут, но бритье головы совершенно исключено.
Он выдержал долгую паузу. Почувствовав себя студентом, я предпочел отмолчаться.
— А теперь подойди поближе, — он протянул руку к голове Чудика, и мне показалось, сейчас он начнет ее вертеть, как наглядное пособие, — откуда у него это, по-твоему?
Я не сразу разглядел, что именно он хочет мне показать. На светлой коже чуть заметно выделялись сероватые круглые пятнышки диаметром около трех миллиметров. Они располагались неравномерно, кое- где редко, а кое-где компактными группами, но в целом приблизительно обозначали рисунок коры полушарий.
— Электроды? — брякнул я наугад.
Он утвердительно кивнул.
— Энцефалограмма?
— Видимо, нечто в этом роде. Но учти, для записи обычной энцефалограммы берут не более двух десятков точек, а здесь — сотни. Весьма усложненный вариант. А может быть, что-то другое, какое-нибудь зондирование мозга. Остается только гадать. И еще: процедура была достаточно длительной, иначе не остались бы такие четкие отпечатки. Думаю, не менее нескольких часов. Врачи-криминалисты скажут тебе точнее.
— Врачи-криминалисты! — не выдержал Крокодил. — Они тебя с этим знаешь куда пошлют? Оставь ты его в покое.
Чудик прожил, точнее, числился в больнице живым еще трое суток, а затем удалился в высшие миры и больше не пожелал вернуться в телесную оболочку.
Смерть Чудика пришлась на «впускной» день, пятницу, и для Философа было бы значительно лучше, случись это хотя бы на сутки раньше.
В дни посещений, «впускные» дни, загадочность личности Философа усиливалась. Дело в том, что у него не было никаких родственников, и говорил он об этом таким тоном, будто их вообще никогда не было. Напрашивалась гипотеза, что он появился на свет не как все люди, а вылупился из яйца, занесенного космическими ветрами из чужих галактик. И тем не менее в каждый впускной день к Философу приходили посетители. Люди разных возрастов, чаще мужчины, но иногда и женщины, как мне казалось, все так или иначе имевшие отношение к научной работе. Он редко принимал гостей в палате, предпочитая выгуливать их на больничном дворе. Они расхаживали, рассуждали, довольно часто спорили, а порой фамильярно усаживались на спину Крокодила, курили и рисовали что-то в блокнотах или на случайных листках. После таких посещений день-другой мы курили хорошие сигареты.
Однажды он оставил на подоконнике листок из блокнота, над которым перед тем ворковал с долговязым парнем в майке с надписью «Принстон — Дубны». На бумажке было схематическое изображение двух сросшихся бубликов, странным образом частично вывернутых наизнанку.
— Что это за штуковина? — не удержался я.
— Мое изобретение, — небрежно и чуть смущенно пояснил Философ. — Односвязная замкнутая поверхность. Вроде известной «бутылки Клейна», но симметричная, что считалось до сих пор невозможным.
— То есть вроде головоломки? Кубик-рубик такой?
— Ну… в конечном итоге — да, — его улыбка стала еще более смущенной, — видишь ли, как ни странно, в топологические задачки такого рода упираются некоторые проблемы устойчивости ядерных реакторов… в общем, ребятам это нужно, а мне нетрудно.
В эту пятницу его посетила весьма занятная пара. Мужчина — ссохшийся от старости, сутулый, с шаркающей походкой. Его лицо вызывало больное любопытство, оно казалось скроенным из двух половинок совершенно разных физиономий. Слева — аккуратно выбритая белая кожа, подстриженный висок и ухоженная седая бородка, а справа — сизо-багровая щека и темная борода. Женщина выглядела тоже причудливо. Достаточно молодая и привлекательная, она была изуродована нелепой короткой стрижкой и к тому же одета в черный пиджак мужского покроя, с черным же галстуком. Она все время держала старика под руку — то ли сама на него опиралась, то ли следила, чтобы он не упал.
Они разгуливали по двору, курили и спорили, причем старикан казался не то испуганным, не то недовольным, она сердилась, а Философ в чем-то их убеждал. Непонятно почему, я решил, что они обсуждают смерть Чудика.
Наконец там появилась Рыжая и увела Философа, но те двое еще минут десять оставались во дворе и продолжали спорить.
А я стоял у окна и смотрел на эту странную женщину, и она казалась все более привлекательной. От нее исходило очень мощное сексуальное поле, такое, что даже здесь, на расстоянии, на четвертом этаже, я, о существовании которого она не подозревала, испытывал ощущение чувственного контакта с ней.
— Ничего себе синий чулок, — пробормотал я, отходя от окна.
Никакой она не синий чулок, вмешался Прокопий. А уродует себя нарочно, дабы не возбуждать чрезмерную похоть в самцах.
Чепуха, не выдержал Крокодил, ей просто плевать на одежду, она ей вообще не нужна. Она же, как заряженное ружье, в любую секунду готова. Вот содрать бы с нее эти черные одеяния — в постели с ней не соскучишься.
Раздался лязг дверного замка, сопровождаемый неприятным скрипом.
Суки, смазать не могут, откомментировал Крокодил.
Дверь приоткрылась, впустила Философа и захлопнулась.
— Ну, Сыщик, — начал он возбужденно прямо с порога, — хватит спать, настало время действовать!
— Это как? — удивился я.
— Для начала вот так. — Он извлек из кармана пижамы и протянул мне на ладони небольшой черный предмет.
Взяв его в руки, я даже слегка присвистнул: это был новехонький миниатюрный «Кодак», в просторечии «мыльница».
Чутье меня не подвело: там, на дворе, они разговаривали только о Чудике, и теперь нам предстояло его сфотографировать. Мы решили заняться этим немедленно: во-первых, какое ни есть развлечение, но
