которые они в разговорах намекали так осторожно и туманно, что об их характере судить не представлялось возможным, кроме одного: от них тянуло криминальным запашком. Что же касалось женских голосов, то здесь бушевали страсти. Первый принадлежал постоянной любовнице Кобылы, даме из торгового сословия, судя по стилю общения — бабе крутой. Вторая же была новой пассией Кобылы и тоже аспирантствовала — в Универе на химфаке. Мадам из торговли шутить не собиралась и угрожала старинной русской расправой: облить кислотой или щелочью обеих. Зная свою подружку, Кобыла паниковала, надо отдать справедливость, не столько за себя, сколько за новую возлюбленную. Но это была не единственная ее беда. Она недавно, по агрессивности характера, в сомнительной дорожной ситуации слегка покурочила новенький «ауди». А в нем обнаружились такие ребята, что ей пришлось сразу отдать им тысячу баксов, и плюс к тому они запросили еще две тысячи, причем в форме, исключающей возможность отказа. Ей самой не добыть таких денег, а торговая подружка предлагает их в обмен на прилюдное поругание и изгнание химички, на что Кобыла решиться пока не может. Щепинский, конечно, при его связях с ФСБ, да и просто силами своих штатных головорезов, мог бы защитить ее от наезда бандитской компании средней руки, но она боялась к нему обращаться: ей случалось уже наблюдать, как он отделывался от своих людей, «попавших в историю», и потом еще приговаривал: «Жена Цезаря должна быть выше подозрений».
От всей этой чуши, которую я был вынужден скрупулезно вышелушивать из матерных телефонных диалогов, у меня чуть не съехала крыша, но зато стало ясно: Кобылу сейчас можно брать голыми руками.
Мафусаилу не понравилась поначалу названная мною сумма, но Порфирий урезонил его одним лишь коротким нечленораздельным шамканьем.
Я ее подловил в том же кафе на Лиговке, где мы познакомились: она была из тех, кто способен заесть горе булочкой, в данном случае клубничным мороженым с ликером. Когда я плюхнулся за ее столик, она рассвирепела, но стремления броситься на меня, как при первом знакомстве, не обнаружила, а только прошипела:
— Сволочь.
Я в ответ лучезарно улыбнулся, и она медленно, смакуя каждый звук, процедила:
— Блядская сволочь.
— Ошибаешься, дорогуша, — пропел я медовым голосом, — я твой ангел-хранитель и пришел избавить тебя от всех мучений.
В ее глазах промелькнул страх.
— Нет, нет, не в этом смысле, — успокоил я ее добродушно, — я, к примеру, принес две штуки зеленых, в которых ты нуждаешься. — Приоткрыв кейс, я показал ей две пачки долларов.
Она опять глянула на меня испуганно, но на этот раз и с любопытством.
— И твою знакомую, насчет химических реактивов, берусь усмирить, я такое петушиное слово знаю. Ежели ты, предположим, аспирантка и химик, балуйся веществами на здоровье, — балагурил я дружелюбно, — а уж если состоишь при торговле, то торгуй, а таблицу Менделеева не трожь. Я ей так и скажу, она послушается.
Теперь она даже не пыталась скрыть страха.
— Я не знала, — она говорила тихо, почти шепотом, — что на свете есть такие страшные и отвратительные люди, как вы. Чего вам от меня надо?
— Пустяки, дорогуша, сущие пустяки, такие, что и говорить неудобно. По поводу валюты — расписочку, так уж, извини, у деловых людей водится. И еще — маленько потрафить моей любознательности. Мне надо знать, какие-такие важные люди приезжают к твоему боссу и что им от него нужно или ему от них. Вот, например, что за дела у него с Министерством обороны.
— Вы с ума сошли. О таких вещах мне ничего не известно. У нас каждый знает свой участок работы, свою тему, и в чужие дела совать нос не принято.
— Прямо как в Пентагоне. А ты сама-то чем занимаешься?
— Неужели вы думаете, что это возможно вам объяснить? — Она брезгливо дернула носом. — Динамическая реактивная самоорганизация нейронной сети при возникновении шоковых лакун. Устраивает?
— Еще как. На досуге потом расскажешь. А теперь постарайся усвоить общеизвестную истину: ничего не знает только тот, кто не хочет знать. Держи глаза и уши раскрытыми и, как подобает исследователю, наблюдай и анализируй. В общем, это уже твои проблемы. Поднатужься и смоги. А уж я в долгу не останусь.
Кобыла кочевряжилась исключительно по склочности характера, на самом же деле деваться ей было некуда, и она это отлично понимала. В итоге она получила две тысячи баксов, написала под мою диктовку вербовочную расписку и с первого раза запомнила устный вопросник относительно того, что я хотел знать. Назначив ей свидание здесь же через неделю, я перешел на отеческий тон:
— И еще хочу предупредить: теперь тебе необходимо все время помнить, что ты играешь в игру, в которой ошибаются только один раз.
— Я это поняла, — сказала она тихо и, как мне показалось, даже без злобы.
31. ДОКТОР
Смерть, можно сказать, есть анестезия, при коей происходит самое полное трупоразъятие, разложение и рассеяние вещества. Собирание рассеянных частиц есть вопрос космотеллурической науки и искусства, следовательно, мужское дело, а сложение уже собранных частиц есть вопрос физиологический, гистологический, вопрос сшивания, так сказать, тканей человеческого тела, тела своих отцов и матерей, есть женское дело.
По мере того как я сплетал сеть вокруг «Извращенного действия», мое общение с Полиной, и без того в последнее время скудное, все более сокращалось. Это было само по себе неприятно, но гораздо больнее задевало то, что она вполне сознательно старалась увеличить дистанцию между нами, насколько позволяли биологические факторы. Предстоящий разрыв разумелся для нее сам собой как естественное завершение научного эксперимента, и я даже не пытался говорить с ней на эту тему, ибо против такого подхода любые человеческие аргументы беспомощны. Мне было нечего возразить и нечего предложить, и все-таки обижало, что она осознает и себя, и меня как некую разновидность морских свинок. Я чувствовал, насколько быстро она меняется, — сейчас она была уже совсем не той Полиной, которая недавно выкладывала несанкционированную информацию относительно «Общего дела», вступая со мной в некоторое подобие заговора, о чем, как мне казалось, теперь уже сожалела.
Обычно, оставаясь ночевать в Институте, она предупреждала меня по телефону, и потому я серьезно забеспокоился, когда она исчезла на двое суток, не подавая о себе никаких вестей. Я с трудом дозвонился в лабораторию — телефон стоял в кабинете Крота, и там далеко не всегда оказывался кто-нибудь, чтобы снять трубку. Девица-лаборантка сказала, что не может позвать ни Полину, ни Крота, потому что все заняты чрезвычайно важным экспериментом. Я долго не мог справиться с беспокойством, так что заснул только на рассвете и скоро был разбужен пришедшей Полиной. Она пришла возбужденная, веселая и в весьма приподнятом настроении.
— Хочу пить, есть, спать и много заниматься любовью, — заявила она с порога. — У нас замечательные события, но мне говорить ничего не велено, тебя сегодня же уведомят официально.
Меня не очень занимали их научные достижения, но из вежливости я заявил, что сгораю от любопытства. На самом же деле я испытывал интерес лишь к тому, как скоро она покончит с туалетом и завтраком и доберется наконец до кровати.
Я чувствовал, что она обязательно вернется к разговору о Пальце, и прикидывал варианты правильных ответов на ее предложения, но нам поначалу было не до болтовни, а потом она попросила стакан воды и, пока я ходил за ним, в несколько секунд заснула — как видно, в лаборатории ей пришлось
