— Что нам делать? Как мы без нее?
— Заплачь еще! Ничего с ней не будет. Ей операцию делали. После такого надо долго лежать, а она видал что вытворяет? Вот и допрыгалась. Черт! Что теперь делать? Я не знаю, к кому мы ехали. Она же никому не доверяет. Эй, детка, ты слышишь нас?
Черт! Я не могу умереть здесь! Я...
— Наконец-то очнулась. — Вольдек подает мне стакан с минералкой.— Пей, я вымыл стакан!
— Поехали дальше, — мне и вправду хочется пить.
Мы оставляем колодец и едем в темноту. Шоссе пустынно. Пришло время достать записную книжку, там адрес и письмо. Вот, нашла. Тимофеева Тамара Семеновна. Если она нам откажет, мы поедем дальше, но лучше бы она согласилась. Мое тело просит отдыха, я должна немного отпустить вожжи, если хочу прийти к финишу.
Мы сворачиваем с шоссе. Дорога здесь... ну, как обычно, дорога. Ямки и ямы, ничего особенного. Фары освещают домики. Пустые улицы, исходят лаем собаки. Гдe-то играет музыка — наверное, молодежь развлекается. Где здесь искать нужный адрес? А спрашивать нельзя.
— Кажется, вот. — Вольдек разворачивает машину влево. — Теперь смотри номера, Филя, не спи. Нам надо двадцать восьмой. Вот и он.
Темнота отдает на растерзание свету фар эмалированный номерок на воротах. Да, это, должно быть, здесь. Господи, как же я устала! Собаки не слышно. Может быть, здесь ее нет? Пусть бы не было, не люблю собак. Непредсказуемые существа!
— Кто там? Что надо? — Старческий голос, совсем близко. Наверное, женщина увидела, как остановилась машина, и вышла посмотреть.
— Вы — Тамара Семеновна? — Я не узнаю свой голос. Голова болит...
— Да, это я. А вы кто? Чего вам надо?
— У меня к вам письмо от вашей сестры, Марии Семеновны. Вот, прошу.
Голова кружится так, что все вокруг плывет. Если я сейчас упаду, встать уже не смогу.
— И что я здесь увижу? Темно. Утром приходи, — я вижу знакомое лицо, только старше. Женщина опирается на палку. — О, да тебе совсем худо! Что с тобой, дочка? Эй, кто там! Открывайте ворота, заезжайте. Идем в дом, на тебе лица нет.
Я иду за ней. Шаг. Еще шаг. Я должна дойти. Побеленная верандочка, лампочка вверху освещает часть двора. Печь возле сарая. Стеклянные банки сушатся на рожках. Под стеной — широкая лавка. Я должна до нее дойти. Гудит мошкара, которая слетелась на свет. Двери занавешены полотном — от мух, наверное. Тихо-тихо, только стрекочет кузнечик и слышна далекая музыка.
— Ну да, это Машкин почерк, всегда царапала как курица лапой. Она тут просит приютить тебя... Эй, что с тобой? — Теплые старческие руки поддерживают меня. — Хлопцы, ну-ка скорее сюда! Что с тобой, дочка?
А что со мной? Ничего. Просто в Темзе слишком холодная вода. Даже летом. Холодная темная вода.
16
Потолок побелен мелом. На стене — коврик ручной работы с большими яркими маками. Я лежу на высокой железной кровати и чувствую запах накрахмаленного белья. Пол застелен полосатыми домоткаными дорожками, круглый стол, накрытый скатертью с бахромой. Икона в углу. И фотографии, фотографии. Большей частью черно-белые, кое-где цветные. На окнах — старенькие, но чистые белые занавески — не тюлевые, а простые. И пахнет так..
То ли сухой травой, то ли какими-то лекарствами, чисто вымытым полом, белой глиной... Всем сразу. Мне бы еще припомнить, где я и как сюда попала. Мы ехали по дороге, я... Голова у меня болела. Что там было? Плохая дорога, эмалированный номерок на воротах и мошкара кружилась при свете лампочки... Сколько я так лежу? И где Вольдек? Черт, надо бежать отсюда.
— А, ты проснулась.
Я не заметила, как в комнату вошла старушка. Вошла неслышно, как призрак. Так, словно она — тоже часть интерьера. Так оно, наверное, и есть.
— Где я? Где Вольдек? — Эта женщина не опасна.
— А ты разве не помнишь? Я — Тамара Семеновна, ты у меня дома. Ты же сюда ехала? А хлопцы в огороде, картошку копают. А чего ж, парни здоровые, сильные, вот и помогут бабке, потому как я в доме еще кое-как передвигаюсь, а на улицу — палку беру, Колька Ларионов, спасибо ему, выстрогал еще в прошлом году. А хлопцы вчера дрова кололи, все до капли перепилили, порубили и в сарай занесли, а сегодня картошечку копают. Ты лежи, я тебе поесть принесу.
Значит, вчерашний день канул в Лету.Вольдек и Филя пилили и кололи дрова, а я валялась здесь. Как такое могло случиться? Но я могу встать, потому что голова у меня больше не болит. Я чувствую себя неплохо. Нечего валяться.
— Если ты сейчас встанешь, все начнется сначала. Тебе нужно лежать по крайней мере неделю.
Старушка внесла поднос. На нем — тарелка, в которой что-то чертовски аппетитно пахнет. Ага, картошка с малосольным огурцом. В чашке — компот.
— Ешь, дочка. Тебе надо есть, ты совсем прозрачная. Разве это дело — доводить себя до такого истощения? Да еще Володя говорил, что тебе делали такую операцию. Я б этих городских врачей стреляла за то, что выпустили тебя из больницы.
— Они не пускали, я сама ушла.
— Вот я и говорю. Разве можно такое делать? Я проработала в этом селе сорок четыре года фельдшером. Уже прививала внуков своих. А навидалась всякого, особенно в голодовку. Но ни разу не видела, чтобы человек сам себя вот так загонял в могилу. Хорошо еще, что хоть сюда живой добралась, а я уже выхожу тебя. Травами буду лечить, поставлю на ноги. Ты ешь, а этим потом запьешь.
Жидкость в чашке неплохая на вкус, немного горьковата, но жажду утоляет. Если бы мне еще помыться... И рубашка на мне не моя. Боже, где мои сумки?
— Вы меня извините, что я вам гостей незваных привела, Мария Семеновна писала только обо мне...
— Незачем извиняться. Хлопцы хорошие, неленивые, учтивые. Только прически нехороши. Но это ж такая теперь мода, я понимаю. Старшенький младшего воспитывает, а тот только посапывает. Они братья?
— Нет. Филя — сирота.
— Бедный ребенок!
— Да. Мне бы помыться и разобрать вещи. Где мои сумки?
— А здесь, под кроватью. Володя сказал, что ты не любишь, когда роются в твоих вещах. Так мы с ним перенесли тебя сюда, и я надела на тебя свою рубашку. Еще в молодости купила, да так и не носила, лежала она у меня без дела. Идем, только потихоньку. В ушате вода небось уже теплая.
Я спускаюсь с кровати и достаю сумку. Вот здесь мои любимые штуки — шампунь, мыло, крем и прочее. Хорошо, когда все это есть! Помнится, когда-то в Энсенаде мне пришлось удирать из отеля ночью, впопыхах, а купить мыло там проблема, во всяком случае в деревеньках аборигены обходятся без лишней роскоши. Так это для меня было страшнее, чем когда меня укусила гремучая змея, а мой проводник нечищеными зубами высасывал яд из раны. Я тогда едва не спятила. Спасло меня только то, что несколько дней я была в отключке, а потом нас нашли.
Между кустами притаился большой ушат. Не знаю, есть ли еще где-то такая штука, никогда не видела. Вода в нем, нагретая солнцем, отсвечивает бликами. Я быстренько раздеваюсь и берусь за кружку. Жизнь — хорошая штука, если есть где помыться. И воспоминания смываются теплой летней водой.
...— Смотри, милый, тебе нравится?
Худая темноволосая девушка демонстрирует наряд: красное шелковое платье, отделанное мехом под
