Мы, люди, суем свой нос всюду, независимо от того, просят нас или не просят. И охотнее всего именно туда, куда нас не просят. Капитан не составлял исключения. Хотя Фрося не только сказала: «Пойдем, братик!» — но и дернула братика за рукав гимнастерки, тот не стронулся с места.
— Так этого мало, должно быть? — продолжал он.
Я понял, о чем идет речь.
— Тренировок-то? Конечно! Но кроме пробежек и гири есть еще барокамера.
— А это что за зверь?
Капитан сказал и сам засмеялся. Я тоже не мог сдержаться, как ни старался. Так мы стояли и смеялись, и дружески похлопывали друг друга.
— И не говори, капитан! — наконец сказал я, переставая смеяться. Сидишь и сидишь, как дурак. Час сидишь, два сидишь… И — ни закурить, ни слова сказать. Главное, курить нельзя. Вот тут, под ложечкой, сосет, сосет, а — нельзя.
— Бросать надо. Коли задумал лететь, то бросать надо. Кстати, куда же ты летишь?
— А никуда он не полетит. Струсит.
Фрося сказала это, чтобы задеть, унизить меня — женщины, они мстительны, — но я пропустил ее реплику мимо ушей. Пусть себе язвит, меня не убудет, — подумал я. Да и не до того было, чтобы отвечать на всякие шпильки. Я вдруг почувствовал, что сейчас-то, с этого вопроса, и начинается настоящий мужской разговор.
— Куда! На другую планету, куда же еще! — сказал я.
Капитана это страшно заинтересовало.
— На какую именно? — Он оперся на коромысло, давая понять, что готов слушать меня без конца.
— На какую попаду, — сказал я и, понизив голос до шепота, продолжал: Слушай, капитан, а правда, будто там (я кивнул вверх) черт-те сколько планет, как наша Земля? И вода, и воздух, понимаешь… И вообще, все точь-в-точь!
Капитан даже опешил от неожиданности.
— Что значит точь-в-точь? — спросил он и нервно переступил с ноги на ногу.
— У него шарики за ролики заехали. Пойдем, братик, а то он и тебе голову задурит, — встряла Фрося.
— Погоди, это интересно. Так как же, а?
— Ну вот, допустим, деревня, — стал объяснять я как можно популярнее. Она и здесь, на нашей Земле, и там, на той… А значит, и все остальное… Значит, и я тоже — здесь и там… И я, и ты, и все…
— А я? — прыснула Фрося.
Но ее вопрос я оставил без внимания.
— Все-все, — продолжал я, обращаясь к одному капитану. — Вот, допустим, бежит собака… И там бежит. Или, скажем, вот мы с тобой… Стоим и разговариваем, как приличные, культурные люди…
— И там?
— И там…
— Как приличные и культурные?
— Само собой.
— Уди-ви-тель-но! — Капитан опять переступил с ноги на ногу и уставился на меня своими круглыми глазами.
— Шишкин говорит, что главное, как повезет. Если, говорит, попадешь на планету, где все как у нас, тогда, говорит, тебе сам черт не страшен.
— Эдик, а трудодни там начисляют?
Это опять Фрося… Тут такое дело, а она — трудодни!
— Женщина, что с нее взять, — вздохнул капитан.
Я сказал, что в наше время и женщины должны кумекать, и продолжал:
— Одного я боюсь, капитан, — вдруг горючего не хватит!
— Не хватит, тогда обратно. Зачем рисковать! — Он подхватил полные ведра на коромысло, не расплескав ни капли, и наконец собрался идти. — Что ж, желаю удачи! С удовольствием полетел бы за компанию, да жаль, дела мешают… Дела, дела!
— Ну, на другую планету — это не так-то просто! — сказал я и побежал дальше. Но вынужденная остановка сбила меня с ритма, и остаток пути я бежал как-то вяло, без особого воодушевления. Да и мысли всякие мешали… «Красота! Красота!.. И что он нашел здесь такого?» — думал я про капитана. И Фрося…
Тоже мне, хочет, чтобы и там, на другой планете, ей трудодни начисляли!.. Не жирно ли будет?..
III
Кстати, с Фросей у нас были трудные отношения.
Когда-то я увлекся ею, раза два проводил до дому, даже поцеловал, знаете, как это бывает… А она вбила себе в голову невесть что, стыдно сказать.
Узнал я об этом совершенно случайно. Приехал Шишкин, инженер, и поселился у нее на квартире.
Дом-то дай бог, хоть танцы устраивай. А жильцов всего двое: сама Фрося и тетка Пелагея, ее мать. Вот и пускают — то агронома, то инженера, то какого-нибудь проверяющего. Сейчас их меньше стало, проверяющихто, а раньше, ого, успевай встречать да провожать.
И вот на другой день после того, как Шишкин поселился у Фроси, я подслушал разговор (случайно, разумеется), который заставил меня помахать ручкой.
Помнится, было утро. Шишкин, только что умывшись, топтался во дворе с мохнатым полотенцем через плечо. Фрося стояла рядом. Она, должно быть, подметала двор, остановилась передохнуть и завела тары-бары со своим квартирантом. А может, и просто так вышла, не знаю. Да это и не имеет значения. Важно, что они стояли рядом и разговаривали.
— Зовут меня, как Плеханова, — Георгий Валентинович. А в институте звали просто Жорой. Так и ты зови, — услыхал я приятный голос Шишкина.
— Дразнить будут, — засмеялась Фрося.
— Почему — дразнить?
— Был у нас Жора… Как пойдет по деревне: «Жора-обжора!» — проходу не дают.
— Жора-обжора… Не подходит! А если Георгий Валентинович? Длинно… Ты вот что, Фрося, зови меня так: Плеханов… Повтори: Пле-ха-нов!
Фрося повторила.
— Великолепно! Лучше не придумаешь! — обрадовался Шишкин.
Но радовался он, кажется, рано.
— Так Плеханов же был? — вдруг ошарашила его Фрося.
— Смотри ты, Фрося знает Плеханова!
— А кто же его не знает?
— Ты, может, читала и его знаменитый труд «К вопросу о монистическом взгляде на историю»? Не читала? — Слышно было, как Шишкин вздохнул. — Ну ничего, это дело поправимое. Главное, знать, что был такой — Плеханов, а что он написал и написал ли чтонибудь, не имеет значения.
Они умолкли. И эта пауза в разговоре была мне как раз на руку. Стоя у калитки, под развесистой березой, я задумался о превратностях случая. Шишкина назвали, как Плеханова, а вот меня — как английского короля. Почему? Зачем?.. Ну, Георгий — это еще куда ни шло. Юрий, Егорий, Георгий — так называли людей еще в древней Руси. Даже святой есть — Георгий-победоносец. Я не видел, но говорят — есть. А Эдуард…
Еще в юности моя маманя прочитала про какого-то Эдуарда, влюбилась в него, и вот результат: дочь
