проток. Давая более развернутую картину мироздания, я рассказывал о яйцеродных животных, о моллюсках, а также о растениях, у которых функции мужских половых органов выполняют тычинки, а роль женских органов – пестики. Растения удалены друг от друга и лишены радости любовных соприкосновений: их соединяет ветер, разнося пыльцу с тычинок на раскрытые им навстречу пестики, а в безветренную пору эта обязанность возложена на пчел, бабочек, шпанских мух – словом, все насекомые, что копошатся в цветах и питаются их живительным соком, становятся посланниками любви, доставляя на своих лапках, на покрывающем их тельца пушке, оплодотворяющую пыльцу, которую источает сама душа природы.
Девочка жадно впитывала каждое слово; мои уроки, казалось, навсегда запечатлевались в ее памяти.
Уходя от нее в тот день, я заметил, сколь поражена она обилием всего того, что ранее было скрыто от нее покровом ее целомудрия.
Я решил не допускать, чтобы отношения с Виолеттой из приятного развлечения превратились в помеху привычным моим занятиям. Мои дневные часы были посвящены курсам в Медицинской школе и занятиям в различных музеях, что прекрасно сочеталось с ночными свиданиями на улице Нев-Сент-Огюстен.
Вернувшись вечером, я обнаружил, что в мое отсутствие Виолетта взяла на себя роль хозяйки дома. Она накрыла на стол, приготовила чай со сливками и пирожными. Оставалось лишь отпустить Леони, сказав, что мы в ней больше не нуждаемся.
И вот мы одни. Накануне я оставил Виолетте текст письма г-ну Берюше. Виолетта переписала и отослала его; теперь ждать беспокойства с этой стороны не приходилось: исчезновение девушки не должно было вызвать нежелательные для нас поиски.
Виолетта отнюдь не тосковала от безделья. Мои рассказы завладевали ее сознанием и давали первые ростки.
Так, неожиданно она заинтересовалась строением собственного тела – раздевшись донага, зажгла свечи и принялась разглядывать себя со всех сторон. Но ей, никогда не видевшей других женщин, нелегко было судить о своих достоинствах и недостатках. Однообразное изучение собственных прелестей вскоре утомило ее, и она постаралась занять себя чтением; однако выбранная ею книга явилась источником новых неясностей. Речь шла о романе Теофиля Готье «Мадемуазель де Мопен».
Итак, мадемуазель де Мопен, переодевшись в кавалера, преследует некую юную особу; в конце концов, между ними происходит одна из тех двусмысленных сцен, истолкование которых возможно только при безукоризненном знании античной культуры.
Именно эта сцена необычайно взволновала Виолетту. Я стал разъяснять, что подобно тому как среди моллюсков и растений есть особи-гермафродиты, объединяющие признаки обоих полов, в животном царстве также встречается объединение обоих полов, причем чаще всего оно, хотя и не совсем настоящее, бывает у женщин и проявляется в чрезмерном удлинении клитора. Я описывал, как древние греки – страстные поклонники прекрасных образов – вознамерились сотворить не существующую в природе красоту.
Они придумали миф о том, как сын Гермеса и Афродиты купался в водах источника, где его увидала и страстно полюбила нимфа Салмакида. Она стала просить богов слить ее тело с телом ее возлюбленного. Боги вняли ее мольбам, и из такого соединения мужской и женской красоты родилось двуполое создание, наделенное влечением к мужчинам и женщинам и равно способное удовлетворить и тех, и других.
Я обещал сводить ее в Музей и показать ей Гермафродита Фарнезе – томно раскинувшегося на подстилке и сочетающего в себе красоту мужчины и женщины.
Однако, продолжал я, в живой природе не бывает столь совершенного разделения полов в одном организме, хотя следует заметить, что женщины с удлиненным клитором почти всегда испытывают сильное влечение к женщинам. Настала подходящая минута сделать отступление и поведать историю Сапфо, основоположницы своеобразной религии, учрежденной примерно за 170 лет до Рождества Христова, но насчитывающей еще столько ее последовательниц в современном обществе.
По преданию, существовали две Сапфо. Одна была родом из Эреса, другая – из Митилены; одна – куртизанка, другая – жрица; одна – выдающейся красоты, другая – ничем не примечательной внешности. Фанатично преданные культу красоты греки воздали царские почести куртизанке из Эреса, отчеканив медальоны с ее изображением.
Сапфо из Митилены, жрица, та, что была не такая красивая и, достигнув зрелых лет, так и не познала любви, ни собственной, ни ответной, решила, по примеру античных амазонок, создать лигу женщин-мужененавистниц, причем с правилами куда более жесткими: амазонки раз в год позволяли мужьям посещать их остров, последовательницы же Сапфо давали присягу навек исторгнуть мужчин из своих объятий, выбирая возлюбленных и любовниц исключительно среди представительниц собственного пола.
– Что же они делают между собой, эти женщины? – бесхитростно спросила Виолетта.
– Они доставляют друг другу то же удовольствие, что и я тебе, вчера – пальцем, а позавчера – языком, а слово, которым обозначают таких женщин, указывает на приемы, которыми они пользуются. Их называют трибадами, от глагола, означающего «тереться».
Сапфо изобрела инструмент наслаждения в форме мужского полового органа с приспособлением, выпускающим сок камедного дерева.
Пророк Иезекииль, живший через триста лет после Сапфо, укоряет женщин Иерусалима в использовании такого рода орудий, изготовленных из золота и серебра.
Скандал, учиненный Сапфо, оказался настолько громким, что докатился до самой Венеры. Богиня решила, что пора пресечь распространение лесбийской религии на другие острова Греции, иначе ее собственные алтари весьма рискуют остаться без почитателей.
В Митилене жил прекрасный юноша по имени Фаон, перевозивший путников с одного берега гавани на другой. Венера нарядилась старой нищенкой и попросила перевозчика переправить ее бесплатно. Сжалившись над ней, тот согласился. Пристав к другому берегу, юноша разглядел, что вместо старой нищенки в его лодке находится богиня красоты.
Явление Венеры в ее истинном обличье произвело столь сильное впечатление на красавца-перевозчика, что богиня была тронута и вознаградила его. Она дунула, и от ее дыхания родилось облачко, окутавшее их обоих.
Через час облачко рассеялось. Венера исчезла, оставив Фаону в подарок душистое масло – стоило им намазаться, и тебя любили все женщины. Фаон не преминул воспользоваться доставшимся ему маслом, и, когда случайно проходившая мимо него Сапфо вдохнула исходящий от его волос аромат, она влюбилась в прекрасного юношу со всем неистовством страсти, на которое только была способна. Но Фаон ею пренебрег. Свершилось божественное мщение.
Убедившись в неприступности Фаона и будучи не в силах повторить чуда, удавшегося Салмакиде, она отправилась на Левкаду, чтобы броситься со скалы.
– Зачем же бросаться со скалы? – спросила Виолетта.
– Несчастливые влюбленные спрыгивали с утеса в море. Кто доплывал до берега – тот избавлялся от своего недуга, кто тонул – исцелялся еще вернее.
– Значит, ты говоришь, что такие женщины существуют?
– И их немало.
– Видишь ли…
– Ты о чем?
– Кажется, я припоминаю…
– Вот как! Неужели ты уже сталкивалась с подобным пристрастием?
– Ладно, послушай, со мной это чуть не произошло.
– Черт возьми! Как занятно, рассказывай.
Она уселась мне на колени.
– Представь себе, – начала она, – у госпожи Берюше есть одна знатная клиентка, все ее называют «госпожа графиня». Эта дама приезжает на богатом экипаже, запряженном двумя лошадьми, и со слугой-негром. Что бы она ни покупала – корсеты, пеньюары, панталоны, – ей всегда хочется, чтобы я сопровождала ее в примерочную. Поначалу она ничуть не выделяла меня, но мало-помалу стала предпочитать именно мои изделия. Доходило до смешного – если о предметах туалета, которых я и не касалась, говорили, что они изготовлены мною, графиня покупала их с закрытыми глазами.
Знаешь, я и не думала об этом, лишь сейчас вспомнила, четыре дня назад она сделала заказ с доставкой на дом – прислала свой экипаж и настояла, чтобы товар привезла только я, и никто другой. Я приехала; она приняла меня в небольшом будуаре, обитом узорчатым атласом и уставленном фарфоровыми вазами, которые были украшены цветочками и птичками. Присутствовавшая там горничная предложила графине свои услуги, но та отослала ее, сказав, что достаточно будет и меня. Когда мы остались одни, графиня заявила, что доставленные предметы туалета следует примерить, но только не на ней: так не узнаешь, к лицу ли белье, и ей хотелось взглянуть, как оно сидит на мне!
Я возражала, ибо была на голову ниже ее ростом и по такой примерке нельзя ни о чем судить, но графиня упорствовала и начала меня раздевать.
От стыда и смущения я даже не осмеливалась сопротивляться; снимая с меня платье, шейный платок, корсаж, она всякий раз вскрикивала: «Ах, хорошенькая шейка! Ах, прелестные плечи! Ах, очаровательные сосочки!» Она исцеловала мне шею и грудь, пройдясь по ним то руками, то губами. Внезапно она приостановилась: «А теперь примерим панталоны!»
Речь шла об изящных батистовых панталонах с кружевом; она стащила с меня прямо через туфли мои собственные панталоны и запустила руки мне под сорочку, приговаривая: «Ах, какая у нее атласная кожа! Как-нибудь мы вместе примем ванну, моя милочка, я натру тебя миндальной пастой, и ты станешь белоснежной, как горностай, – и, усмехнувшись, она добавила: – И с прелестным черненьким хвостиком, как у него».
Тут она попыталась положить руку на мой пушок, но я отпрянула назад.
«Что приключилось, маленькая дикарка, отчего ты отворачиваешься, неужели я внушаю тебе страх?» – спросила она.
И, схватив меня в охапку, крепко прижала к себе; но, увидев, как я покраснела и задрожала, решила отступить: «Ладно, примерь эти панталоны сама».
Я примерила. Панталоны были непомерно широки и велики для меня, что дало ей повод подтянуть их, просунув руку между моими ляжками. На какой-то миг рука ее застыла, вернее, нежно затрепетала.
Наконец, вдоволь расцеловав и ощупав меня со всех сторон, она промолвила: «Уверена, все будет впору».
Потом она сама одела меня, осыпая теми же ласками, что при раздевании, и, расставаясь, прошептала: «Предупреждаю заранее, все воскресенье мы проведем вдвоем, вместе примем ванну, пообедаем и сходим на спектакль. Принарядись, я зайду за тобой в два часа дня».
– Но воскресенье это же завтра!
– Ну и что! Она не застанет меня в магазине, только и всего!
– Как же ты молчала об этом до сих пор?
– За последние три дня мне столько довелось испытать, что было не до графини. Пусть она теперь помучается!
И шальная девчонка захлопала в ладоши.
В голову мне пришла одна мысль:
