Когда пришел в Аничков, все были в приподнятом настроении. Прошел слух – он соглашается на предложение Цесаревича!
Едва успев выпить кофей, в открытых санях мы помчались в Зимний дворец.
Совещание началось. Все было, как прежде – молчание или невнятные выступления министров, которых царь внимательно выслушал. После чего, к изумлению министров, Император объявил то, от чего вчера отказался: назначался Диктатор! Учреждалась «Верховная распорядительная комиссия для борьбы с крамолой». Ей давались чрезвычайные полномочия. Председатель комиссии наделялся Властью, которой обладали в России только самодержцы. Ему подчинялись все высшие учреждения в государстве, в том числе Третье отделение Собственной Его Величества канцелярии и корпус жандармов… Мы поняли: царь сдался!
Все приготовились услышать: «Диктатором назначается Цесаревич…»
Но царь, помолчав, объявил имя:
–
Последовала немая сцена из гоголевского «Ревизора» – все оцепенели.
Этого армянина никто из присутствующих не знал! Да, он был одним из блестящих генералов недавней Балканской войны. Но он совершенно неизвестен в Петербурге. В столице, как оказалось, у него не имелось даже квартиры…
Далее Государь огласил состав Верховной распорядительной комиссии, оказывается, уже согласованный с этим самым загадочным генералом. Здесь было все, как обычно – сенаторы, генералы и чиновники, ответственные за сохранение порядка. Среди них – два ближайших друга Наследника – Победоносцев и товарищ управляющего Третьим отделением генерал-майор Черевин…
После чего Государь велел пригласить новоиспеченного повелителя.
Он вошел в залу, как-то нелепо поклонился. Выглядел жалко – маленький, явно стесняющийся армянин с воинственными усами… И мы все тотчас подумали, что неизвестный в Петербурге генерал – лишь маска для публики. Всем будет управлять теперь Наследник. Видимо, это сообщил ему после совещания сам Император.
Так считал и сам простодушный Цесаревич. В санях он сказал мне:
– Мы победили! Дай, Боже, успеха, укрепи и наставь!
Цесаревич торжествовал!
И действительно, тем же вечером граф Лорис-Меликов приехал к Наследнику.
Я был во дворце и разглядел его получше. Мне показалось, что он слишком играет в добродушного исполнительного солдафона. Конечно же, это нравилось Цесаревичу, но плохо вязалось с насмешливыми, умными глазами Диктатора.
Они заперлись в кабинете.
Назавтра в Аничковом уже цитировали Лориса: «Я дал себе обет действовать не иначе, как в одинаковом с Вашим Высочеством направлении. Знаю, от этого и только от этого зависит успех порученного мне дела успокоения Отечества…» И так далее!..
После этих слов Цесаревич обнял маленького усатого генерала, и в обнимку они вышли из кабинета.
На следующий день приехал Победоносцев.
Наследник при мне излил ему все свои восторги:
– Это трудяга, скромный боевой генерал! Как и мы с вами, ненавидит отцовскую либеральную бюрократию. Он мне прямо сказал, что готов выполнять все наши предписания. Никакой Конституции! Строгая цензура печати. И неумолимое наказание нигилистов…
В ответ Победоносцев был строг и холоден:
– Я навел о нем справки, Ваше Высочество. Это армянский хитрец и беспощадный человек. Его называли в армии «Лисий Хвост и Волчья Пасть». Кроме того, когда он не у вас, он – там!
Это означало: когда он не лебезит в Аничковом дворце, он делает то же самое в Зимнем!
Но слушать «Самого» Цесаревич впервые не захотел. Что делать, армянин понравился любимой жене. Она прямо сказала Тютчевой:
– Милый Константин Петрович немного ревнует! Простим ему! Все-таки возраст! Мы победили… Когда Саша станет царем, этот чудесный армянин будет нашей правой рукой…
Порой она как-то преждевременно хоронила Государя.
Все в Петербурге интересовались этим малоизвестным генералом. По приезде ему сняли квартиру на аристократической Большой Морской улице – в доме, где прежде жил историк Карамзин, совсем недалеко от моего дворца.
– У вас теперь хороший сосед, – смеялся Цесаревич, – легче будет общаться.
Он направил меня как-то к Лорису, но я встретил нарочито холодный прием. Генерал явно предпочитал общаться лично с хозяевами и не позволял им управлять собой через слуг.
Я собирался к Федору Михайловичу, когда пришел мой камердинер и сказал, что убили «нового»… то бишь Лорис-Меликова! Я помчался в Аничков!
И здесь узнал: все было иначе. Лорис спасся, и не только спасся! Цесаревич восторженно рассказывал подробности…
Граф в сопровождении казаков подъехал к дому и вышел из экипажа… Тогда какой-то молодчик рванулся к нему. Выхватил из-под пальто пистолет и выстрелил – в упор. Пуля скользнула по шинели, но только разорвала ее и мундир. Не дожидаясь нового выстрела, генерал лихо бросился на землю, потом так же молниеносно вскочил. И на глазах остолбеневших казаков накинулся на стрелявшего и повалил его. Опомнившиеся казаки бросились на подмогу, и удалой граф передал им поверженного стрелявшего.
Смелость генерала совершенно обворожила Цесаревича и Минни. Ах как им нравился такой храбрый и, главное, преданный друг! К тому же Петербург впервые за долгое время рукоплескал представителю Власти.
Но я не мог не обратить внимания на непонятное поведение полиции…
У дома графа стояли двое жандармов, поблизости патрулировали полицейские.
И тем не менее, несмотря на совсем недавние террористические акты, никто из охранявших не заинтересовался подозрительным типом, разгуливающим у дома Диктатора (я прочел в «Новом времени» его описание: «оборванный, грязно одетый молодой человек»). Как они могли не заметить такого подозрительного молодчика, слонявшегося, как было написано, «целый час возле дома»? Думаю, и сам боевой генерал, конечно, не мог не отметить странную слепоту охраны…
Так что я понял: Кириллов, то бишь Победоносцев и оппозиционная партия, в отличие от Наследника очень не хотели чужака.
Лорис, к восторгу Цесаревича, распорядился сей же час без всякого суда, как принято на войне, повесить покушавшегося…
Но (как с возмущением поведала мне Цесаревна) нерешительный Император велел действовать по закону. Впрочем, по новому военному законодательству все делалось не намного дольше – в двадцать четыре часа. Следствие закончили вечером, уже утром состоялся суд, днем стрелявшего должны были везти на виселицу.
При дворе рассказывали, что тотчас после покушения к Лорису пришел писатель Всеволод Гаршин. Он сражался добровольцем на той же Балканской войне, где прославился Лорис… И Гаршин умолял простить стрелявшего! Говорил, что несчастный явно ненормален и его прощение «все спасет!».
Все это изумленный Лорис пересказал Цесаревичу. Оба решили, что ненормален сам Гаршин… Но что- то Лориса все-таки задело. Он успокоился окончательно, только узнав, что писатель и вправду сидел в «желтом доме».
А ведь Гаршин говорил то, что должна была говорить церковь – человек не может отнимать не принадлежащее ему. Наша жизнь дарована нам Господом, и только он вправе отнять… Но церковь молчала.
Я часто думаю: если бы тогда поверили «сумасшедшему» и простили стрелявшего? Ох каким ударом это стало бы для моих «друзей». Как сказала мне потом Сонечка: «Это было бы ужасно. Это родило бы иллюзии».
Удивительные люди мои «друзья» – чем хуже вокруг, тем лучше для дела Революции!
