Однажды та спросила ее: «Скажите, вам жаль меня?» — «Нет», — ответила Раневская. «Умница, — похвалила ее Ахматова. — Меня нельзя жалеть».
Раневская обожала Василия Качалова и, встретив его впервые на улице, даже упала в обморок.
«Из всех театров на особом месте у меня стоял МХАТ, — писала она потом. — Его спектакли смотрела по нескольку раз. Однако причиной тому стало одно непредвиденное обстоятельство: я влюбилась в Качалова, влюбилась на тяжкую муку себе, ибо в него влюблены были все, и не только женщины».
Однажды, еще до революции, она гуляла по Столешникову переулку, неожиданно встретила Качалова и упала в обморок. Ее перенесли в ближайшую булочную, Качалов уверился, что с ней все в порядке, и ушел.
Спустя несколько лет Раневская вновь приехала в Москву и, расхрабрившись, написала ему: «Пишет Вам та, которая в Столешниковом переулке, услышав Ваш голос, упала в обморок. Я уже начинающая актриса. Приехала в Москву с единственной целью — попасть в театр, когда Вы будете играть. Другой цели в жизни у меня теперь нет и не будет». К ее радости и изумлению вскоре пришел ответ: «Дорогая Фаина, пожалуйста, обратитесь к администратору, у которого на ваше имя два билета. Ваш В. Качалов».
С этой, уже второй их встречи, между ними вспыхнула дружба, продолжавшаяся до самой смерти Качалова.
В 1946 году Фаина Раневская оказалась в Кремлевской больнице. Врачи подозревали, что у нее злокачественная опухоль.
Узнав, что Раневскую ожидает тяжелая операция, Василий Качалов передал ей записку: «Кланяюсь страданию твоему. Верю, что страдание твое послужит тебе к украшению, и ты вернешься из Кремлевки крепкая, поздоровевшая и еще ярче засверкает твой талант.
Я рад, что наша встреча сблизила нас, и еще крепче ощутил, как нежно я люблю тебя.
Целую тебя, моя дорогая Фаина. Твой Чтец-декламатор».
Едва придя в себя после операции, Раневская сразу же отправила Качалову ответ на его записку, и вскоре он снова написал ей: «Не падайте духом, Фаина, не теряйте веры в свои большие силы, в свои прекраснейшие качества — берегите свое здоровье… Только о своем здоровье и думайте. Больше не о чем пока! Все остальное приложится — раз будет здоровье, право же, это не пошляческая сентенция… Только нужно, чтобы вы были здоровы и крепки, терпеливы и уверены в себе».
Это письмо Раневская перечитывала много раз и даже выучила наизусть. «Если я на сей раз выскочу, — говорила она, — то это благодаря Василию Ивановичу».
В том же 1946 году, вернувшись из больницы, Раневская решила написать автобиографию.
Почему она решила взяться за воспоминания, она никому не сказала. Может быть, ощутив ненадолго опасную близость смерти, вспомнила всю свою жизнь и решила это записать. А может сочла, что пора — все пишут мемуары, пришло и ее время.
Черновик был готов довольно быстро, а вот дальше дело почему-то не пошло. Пришлось отложить, потом еще раз отложить, и в итоге полноценные мемуары так никогда и не были написаны. Но черновики остались, и из них тоже много чего можно почерпнуть, например имена советских драматургов, в чьих пьесах она играла: Афиногенов, Билль-Белоцерковский, Корнейчук, Шкваркин, Катаев, Тренев, Луначарский, Лебединский, Лавренев, Штейн, Суров, Погодин, Файко. По этому списку можно понять, насколько большую часть ее репертуара составляли пьесы советских авторов, которых впоследствии стало принято принижать в сравнении с дореволюционными.
Кстати, актеров, с которыми приходилось играть, она в своих черновиках не называла — боялась кого-то пропустить и этим обидеть навечно. Правда, один актер, которого она никогда бы не забыла упомянуть, все же был — и конечно это Качалов.
Стать актрисой МХАТа, о чем она всегда мечтала, Раневской помешали излишняя восторженность и невероятная рассеянность.
Вопрос о ее зачислении в труппу МХАТа был уже практически решен — за Раневскую похлопотал сам Качалов, после чего легендарный Немирович-Данченко пригласил ее, чтобы лично предложить ей место в своем театре. Конечно, дело было не только в протекции, он уже слышал о ней, видел какие-то ее роли и считал, что она подходит для МХАТа. Так что, эта встреча должна была носить скорее формальный характер — личное знакомство, официальное предложение о работе и такое же официальное согласие.
Но Раневская умудрилась сама все испортить. Прощаясь, она несколько раз повторила: «Спасибо, спасибо вам, Василий Петрович! Этого дня, Василий Петрович, я никогда не забуду!» Это при том, что Немировича-Данченко звали Владимиром Ивановичем, о чем она конечно же прекрасно знала.
На следующий день ей сообщили, что вопрос о зачислении ее в труппу МХАТа отложен. Качалов сходил к Немировичу-Данченко, но тот ему ответил: «И не просите: она, извините, ненормальная. Я ее боюсь…»
Афоризмы Раневской уже при ее жизни повторяла вся московская богема — каждую ее меткую фразу тут же подхватывали, и через несколько дней та становилась известна всей столице.
Зиновий Паперный говорил, что за Раневской надо ходить с блокнотом и записывать все, что она говорит. Кстати, именно ему она сказала одну из самых знаменитых своих фраз: «Я знаю, вы собираете афоризмы великих людей. Но если уж не великих, то хотя бы сохранивших чувство юмора. Так вот, знайте, молодой человек: я так стара, что помню еще порядочных людей». И добавила: «У меня хватило ума так глупо прожить жизнь, не каждому это дано».
Особенность афоризмов Раневской в том, что они если и смешные, то уж точно не веселые. Большая часть их о болезнях, старости и смерти. И смех, который они вызывают, это смех сквозь слезы.
Сейчас из этих афоризмов составлены целые книги, хотя, сказать по правде, Раневская говорила далеко не все из того, что ей приписывают. И это тоже не случайно — просто она стала своеобразным символом своей эпохи — символом юмора своего времени.
Раневская очень боялась, что ей предложат сотрудничать с «органами».
И ее страхи не были беспричинными — в то время многим заметным людям поступало такое предложение. Отказаться было нельзя, это означало конец карьеры. А согласившись, можно было скомпрометировать себя на всю жизнь, не говоря уж о том, что не каждый сумеет спокойно жить с нечистой совестью.
Помог ей Михаил Светлов, который рассказал, что в начале 30-х ему предлагали такое сотрудничество, но ему удалось уклониться, сославшись на свой якобы алкоголизм, из-за которого он становится болтливым и выдаст любую тайну. Правда, во избежание разоблачения с тех пор ему на самом деле пришлось много пить.
Расстроенная Раневская сказала, что ей это не подходит — у нее слишком слабое здоровье, алкоголизм ее просто сведет в могилу. Но Светлов посоветовал ответить, что она кричит во сне и значит может выдать доверенные ей тайны.
Закончилась эта история совсем анекдотически. Вскоре Раневской предложили вступить в партию, а она то ли перепутав, то ли решив, что парторг тоже состоит в «органах», поспешно ответила: «Не могу — я кричу во сне!»
Дружила Раневская и с Леонидом Осиповичем Утесовым.
Неизвестно, когда и где они познакомились, но было это еще до войны. Впрочем, тогда их поверхностное знакомство не переросло в дружбу, сблизились они уже позже, в 1946 году, после того, как случайно встретились в Ленинграде. Утесов тогда сказал: «Надо же, в Москве, Фаина Георгиевна, годами не видимся, а здесь в Ленинграде встретились». — «А я знаю, куда вы идете и к кому». — «А я тем более догадываюсь, куда идете вы. И хотя мы движемся в разных направлениях, но по одинаковому поводу».
Она шла к Ахматовой, он — к Зощенко. Поддержка опальных друзей сблизила их и помогла взглянуть друг на друга по-новому. С того дня и до самой смерти они были хорошими друзьями. Утесов любил бывать
