решила сосредоточиться на ощущениях маленького и теплого тела сына Макса, который отдыхал у нее на руках.
— Я не поеду, — повторила Наташа.
— Я знаю.
— И ты мне ничего не скажешь? Ты не постараешься меня переубедить?
Ксения посмотрела на дочь: ее тело было напряжено, подбородок решительно вскинут. Наташа дрожала, но от холода или от гнева? «Как она похожа на меня!» — взволнованно подумала Ксения.
— Я верю тебе. Ты достаточно взрослая, чтобы понимать, что тебе нужно.
Наташа подняла глаза к потолку. Другая на ее месте обрадовалась бы, услышав такие лестные для себя слова, но почему тогда она чувствует себя так, словно находится в кромешной тьме? Может, она хотела, чтобы мать рассердилась и приказала ей следовать за ней? Однако Ксения решила избежать конфронтации. Ловко! Но противно. Отказываясь от сражения, она обезоружила дочь.
— Перед отъездом я хочу получить от тебя юридическое подтверждение моей дееспособности. Я не хочу больше слышать, что я несовершеннолетняя[29].
— Ты это получишь.
Наташа озадаченно посмотрела на нее.
— Тебя что-то удивляет? — продолжила мать. — Или ты думала, что я закачу скандал? Тебе двадцать, но ты не перестала быть моей дочерью. Ты всегда будешь моим ребенком, хочешь ты этого или нет, — сказала она с извиняющейся улыбкой. — Надо, чтобы ты поняла одну вещь, дорогая. Когда я люблю, я не стараюсь сделать человека несвободным, идет речь о твоем отце или о тебе. И не нужны какие-либо документы, удостоверяющие это. Я воспитала тебя, как считала нужным. Я дала тебе необходимое оружие, чтобы ты стала женщиной, способной сделать свой выбор. Я понимаю, что нам трудно ужиться вместе. Возможно, это из-за того, что во время войны мы очень долго не видели друг друга. Я не знаю. Но теперь слишком поздно, прошлого не вернешь. Когда я смотрю на тебя, я вижу себя в твоем возрасте. Мне также никто не мог приказать. Я повторяю: я тебе доверяю.
Ничего не ответив, Наташа подошла к самовару, чтобы налить горячей воды для чая. Дрова трещали, отбрасывая искры. В воздухе витал запах древесной смолы. На улице и на краях балконов лежал свежевыпавший снег. Не слышно было ни звука. Цокот лошадиных подков приглушало лежащее на шоссе снежное покрывало. Для частных автомобилей по-прежнему не хватало горючего. Жители квартала сидели по домам. Кафе были закрытыми по причине отсутствия клиентов. Газеты бастовали. Все постоянно ощущали слабость. Из-за отключения электричества дома регулярно погружались во тьму. Перестали освещаться витрины магазинов, полки которых все равно были пустыми. Люди просто ждали. Конца зимы, конца недовольствам.
Двери открылись. Лили собрала волосы в смелый пучок, который она заколола двумя карандашами. Прическа делала ее старше и открывала беззащитный затылок. На суставах ее пальцев были заметны красные пятнышки, словно от обморожения. Девушка была по-особенному чувствительна к холоду. Она подошла к низкому столику и села на пол, скрестив по-турецки ноги. Она часто приходила без предупреждения и устраивалась рядом с Ксенией Федоровной. Она ничего не говорила, ничего не просила. Иногда приносила с собой книгу и, усевшись, продолжала сосредоточенно читать. Ксения не сердилась, когда Лили входила в ее комнату. Не говоря ни слова, Наташа протянула ей чашку чая.
Тишина была тяжелой. «Надо будет извлечь из всего этого урок», — подумала Наташа, обжегшись чаем. Три женщины сидели в прохладном салоне, и каждая ждала от жизни что-то свое. Это зависело не от возраста, но от темперамента. Ксения Федоровна Осолина продолжала идти по своему пути, готовясь закончить очередную главу своей жизни, протекавшей на берегах Сены, и приступить к новой. Еще одна глава была посвящена ее запретному королевству, Санкт-Петербургу, с его каналами, застывшими под снегом, с его шпилями и молчаливыми дворцами, зов которых до сих пор тоской откликался в ее сердце. Лили Селигзон, наверное, мечтала об Америке, о славном и ярком будущем, как все шестнадцатилетние подростки. Но Наташа, чего хотела она? Решение ее матери было неожиданным, идущим вразрез с принятыми нормами и условностями. Ксения словно сама выталкивала дочь из гнезда, когда та хотела совсем другого, но от смущения не признавалась в этом.
Поворачиваясь к матери, Наташа ожидала, что та снова переключила все внимание на сына, едва закончив разговор с ней, но взгляд Ксении Федоровны был по-прежнему направлен на нее, и в нем читались и понимание, и нежность. «Она все равно любит меня своей странной любовью», — сказала себе девушка обеспокоенно, и что-то екнуло в ее груди.
Ксения не любила поспешности. Поэтому она задержалась в Париже на несколько месяцев, чтобы тщательно подготовиться к переезду. В молодости, когда времени на размышления не было, она должна была принимать решения немедленно, доверяя только интуиции и рефлексам, словно загнанное животное. Тогда, находясь на грани нервного срыва, преисполненная гнева и невидимых слез, она хотела иногда лечь на землю и умереть. Теперь все изменилось. Рождение сына успокоило ее, словно этот счастливый поворот судьбы привел ее к пониманию необходимости в полной мере наслаждаться каждым моментом в жизни.
Ксения вышла из отделанного мрамором зала американского банка на залитую солнечным светом Вандомскую площадь. Подняв глаза к небу, она позволила ласковым лучам нежить ее щеки, плечи, руки. Боже, как легко ей было! Она была готова сменить страну и пересечь океан. Но самое главное заключалось в том, что к этому решению никто ее не принуждал. Первый раз в жизни Ксения была хозяйкой своей судьбы и никак не могла насладиться подобным чувством, которое никогда не утомляет.
Разбираясь со сбережениями супруга, она обнаружила, что Габриель Водвуайе совершил выгодные вложения капитала. Несмотря на некоторые неизбежные потери, его инвестиционный портфель пережил перипетии мирового конфликта и теперь имел неплохой потенциал, по мнению банкиров. Таким образом, Ксения оказалась владелицей приличного состояния, и эта мысль ее успокаивала.
— Вам будут нужны хорошие консультанты, мадам, — сказал банкир с озабоченностью, явно не считая женщину способной самостоятельно распоряжаться финансами.
Ксения лишь рассеянно улыбнулась. Она знала и худшие времена, к которым нет возврата, и ни один франк не будет потрачен без ее ведома.
В витрине одного из ювелирных магазинов блестело украшение на черной бархатной подушечке. Темная тучка омрачила ее хорошее настроение. Теперь, когда приближалось время отъезда, она смотрела на Париж другими глазами. Она сюда еще вернется, конечно, но город представляется разным для того, кто в нем живет, и для того, кто в нем только гостит.
Именно в этот ювелирный магазин она когда-то пришла продать серьги с изумрудами и бриллианты матери, подарок Екатерины Великой графине Осолиной. Ее пальцы вцепились в сумочку.
«Никогда я больше не столкнусь с подобной ситуацией!» — подумала Ксения, перед тем как удалиться быстрым шагом.
Это была одна из причин, по которой она стремилась покинуть Францию. Нестабильная политическая ситуация, усиление влияния французской коммунистической партии, стремящейся к власти, и поддержка, какую ей оказывало население, бесконечные забастовки, постоянная угнетающая бедность. Некоторые вполголоса говорили о возможной гражданской войне. Что касается других европейских стран, то их положение было не намного лучше. Очевидное влияние Советского Союза создавало серьезную угрозу, которую она ощутила еще пребывая в Берлине. Ксения не хотела растить Николя в мире, где властвовали разруха и смерть. Произведя на свет сына, она хотела жить. Надо было приспосабливаться. Она не хотела оставаться пассивной и жить только на ренту. Она уезжала в Нью-Йорк, чтобы заняться там инвестированием.
По пустым полкам магазинов, расположенных под аркой улицы Риволи, скользили равнодушные взгляды прохожих, которые давно привыкли к постоянному дефициту. Не хватало всего: муки, тканей, мебели, бензина, жилья, поездов, автомобилей и даже бумаги. Пройдя несколько метров, Ксения вдруг остановилась, заметив выставленные в одной из витрин фотографии. Она замерла на месте. Прохожий наткнулся на нее, едва не сбив с ног. Раздраженный, он сказал ей что-то грубое, но Ксения даже не посмотрела в его сторону. Ее взгляд был прикован к работам Макса, которые она узнала бы среди тысяч других фотографий. Это были три снимка, сделанные ночью, еще тогда, когда они были молоды и любили
