решении.
С тех пор прошел месяц.
Кларисса положила одеяло на гладильную доску. Она старалась, чтобы у Мариетты всегда была чистая постель, но это было почти невозможно. Кларисса стиснула зубы. Надо было терпеть. Испытание блокадой было настоящим сражением, которое берлинцы вели на глазах у мировой общественности. По крайней мере, они были не одиноки. Чудо воздушного моста и их решительность не поддаваться очередной диктатуре вдохновляли писателей, журналистов, которые приезжали, чтобы увидеть все собственными глазами. Их репортажи читали в самых отдаленных уголках земного шара. Берлинская эпопея приобрела глобальный масштаб.
Кларисса отождествляла себя с этим сопротивлением. Ей казалось, что она, наконец, нашла силы ответить тем, кто разрушил ее семью, отнял все имущество. Ответить монстрам, которые изнасиловали ее. Кирилл догадывался о ее драме. Она знала, что он не будет презирать ее за это, не будет сердиться. «Как он может на меня сердиться!» — иногда негодовала она. И тем не менее не могла отрицать, что ее охватило волнующее чувство, и это заставляло задуматься: а сможет ли она после всего стать матерью? Ее стыд был тайным, растворенным в венах и в теле, которое она не осмеливалась более разглядывать. Чувство, которое она напрасно пыталась скрыть. Момент, когда она увидела, что желанна, стал для нее настоящим Воскресением, придал ей дополнительные силы переносить холод, вид утонувших в темноте улиц, ужасный проросший картофель, лишенный всякого вкуса, который Аксель ел с отвращением. Будет еще и на ее улице праздник, если того захочет Господь и этот мужчина, которого она уважала и научилась любить, хотя до сих пор не нашла в себе смелости ему в этом признаться.
Через несколько дней Макс поднимался по лестнице, перескакивая через две ступеньки. Он спешил, чтобы сообщить хорошую новость. Подойдя к двери, он постучал и повернул ручку. На столе, у изголовья кровати сестры горели свечи, языки пламени колыхались на сквозняке. Он раздраженно подумал, что в комнате, где лежит больная, слишком холодно, но не знал, как этому помочь. Он подошел к кровати и едва различил хрупкий силуэт под грудой одеял.
— Мариетта! Это я. Как ты себя чувствуешь?
От ее неподвижности его сердце сжалось. Он наклонился, чтобы тронуть ее за щеку.
— Мариетта! Я добился для тебя места в самолете. Ты можешь отправиться на лечение в Баварию.
Тонкие бледно-голубые прожилки проступили на ее прозрачных веках. Она открыла затянутые туманом глаза и слабо улыбнулась.
— Макс, мой зайчик… Что ты сказал? Извини, но я задремала.
— Я получил место для тебя. Ты сможешь уехать.
Она разомкнула высохшие губы.
— Слишком поздно. У меня уже нет сил.
— Да нет же! — вскрикнул он, снимая шарф и пальто.
— Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое, слышишь? Кларисса это поняла. Она ничего не говорит. Я устала, правда. Если бы ты знал, как я устала от всего этого!
Она закрыла глаза, дыхание было слабым. Макс подошел к стулу и сел. В руке он держал бумажку. Британский самолет вылетал завтра после полудня. Он должен был забрать детей и больных. Нужно было прибыть в Гатов за два часа до отлета. Благодаря содействию Линн ему выделили автомобиль, чтобы отвезти Мариетту на аэродром. Радостное настроение сменилось растерянностью. Его сестра умирала, и он был бессилен что-либо сделать.
— Послушай ее, — раздался голос позади него.
Как всегда, Кларисса вошла бесшумно и поставила на стол пакет с продуктами.
— Аксель пошел в русский сектор раздобыть приличной еды для матери. Он не хочет верить, что это конец.
Макс не удивился поступку племянника. Несмотря на потуги русских прекратить стихийную торговлю, усиленное патрулирование и блокпосты на приграничных улицах, черный рынок процветал как никогда. Два миллиона жителей Западного Берлина могли выжить только благодаря снабжению по воздуху. Они выкручивались как могли, не желая сдаваться на милость военных из Восточного Берлина, который сохранил контакты с внешним миром. Там выменивали особо ценные продукты, в том числе свежее масло, и угольные брикеты. Длинные дома имели проходные дворы, так что можно было попадать в здания со стороны американского сектора и выходить в русском. Аксель знал все переходы как свои пять пальцев. Существование двух денежных единиц, новой твердой немецкой марки, которую все-таки ввели союзники и в Западном Берлине, и обесцененной старой оккупационной марки, введенной русскими, позволяло совершать выгодные сделки.
— Если бы ты знала ее прежней! — прошептал Макс, видя, что Мариетта заснула.
Кларисса положила руку ему на плечо.
— У твоей сестры очень доброе сердце. Она защитила меня, когда я приехала в город и никто не хотел пустить меня к себе.
— Еще она была прекрасна. Легкомысленна, но прекрасна. Она не может вот так закончить свою жизнь. Это невыносимо.
Кларисса зажгла новую свечку, чтобы заменить сгоревшую. Макс чувствовал нарастающее раздражение. Неужели они все приговорены к смерти в темноте? Он сердился на себя за то, что не смог добиться эвакуации Мариетты раньше. Воспоминал и о словах Ксении, когда она предложила им всем приют в Париже. Может быть, все же стоило тогда попытаться покинуть Германию? Мариетта смогла бы выздороветь. В тот день Ксения обвинила его в чрезмерной гордыне, но только теперь Макс понял, как она была права.
Именно здесь, в этой квартире, они ласкали друг друга в первый раз, именно сюда она потом пришла искать его после войны. На каждом этапе жизни, каждом ее витке, Макс всегда мысленно возвращался к ней. И эти мысли причиняли ему боль. Словно ожог. Как жестокая страсть. Он хотел увидеть Ксению, прижать ее к себе, целовать и владеть ею. Чтобы продолжать двигаться вперед, ему необходима была ее необычная сила, свойственная всем русским.
Он поднялся, угнетенный и сломленный. На улице пошел дождь. Небо все было в тучах. Он слышал рев самолетных моторов, которые продолжали свой бесконечный вальс. Берлинский метроном. Он положил руку на холодное стекло. Хочет его сестра или нет, но завтра она должна улететь из этого города.
— Пусть она умрет спокойно, — прошептала Кларисса. — Если ты ей этого не позволишь, все равно усилия будут напрасными. Это будет неправильно. Даже жестоко.
— Прекрати, нельзя быть такой фаталисткой, — отрезал он, выпятив подбородок. — Если бы меня оставили без помощи в Заксенхаузене, сегодня меня бы здесь не было.
— А ты прекрати быть таким эгоистом, — сказала она. — Речь идет не о тебе. Она серьезно больна, даже не встает с кровати. Ей никогда не будет лучше. Ты хочешь, чтобы она продолжала жить вот так, как овощ? Что ты пытаешься сделать? Очистить свою совесть?
— Она может выздороветь. Как только она окажется в Баварии, ее будут лечить как следует.
— Она не хочет выздоравливать. Можешь ты это понять?
Макс прикурил сигарету. Его руки тряслись.
— Нет, не могу.
Кларисса покачала головой и долго молча смотрела на него.
— Почему? Тебе кажется, что она оставляет тебя? — наконец спросила она более мягким тоном.
Дрожь прошла по его телу. Умные женщины по-прежнему оставались для него загадкой.
— Надо подумать об Акселе, — продолжила она. — Нельзя оставлять его одного в такой момент. Ты должен помочь ему пройти через это. От твоей собранности и спокойствия зависит и его спокойствие. Мариетта дала ему все, что смогла. Она искала его под бомбами. Она вернула ему отца, пусть даже Аксель ничего и слышать о нем не хочет. Она рассказывала ему обо всем, о чем ему нужно было знать. Подумай теперь о ней. Пусть она уйдет с миром, а не с тревогой.
Слезы стояли в глазах у Макса.
— Откуда ты все это знаешь? — хрипло спросил он. — Ты так молода, Кларисса.
Она долго думала.
