такого звания. А теперь позвольте мне уйти отсюда. Меня дома ждут дети. Тем более что анонимные доносы никакой суд рассматривать не будет.
— А вы, оказывается, нахалка! В самом деле, лучше бы вы продолжали молчать. Да как вы вообще смеете смотреть мне в глаза! Вы, которая в эти ужасные годы сумела обогатиться за счет спекуляций на черном рынке!
Продолжая смотреть на нее с презрением, он наклонился к ней. От слюны у него остались беловатые следы на уголках губ.
— Я достаточно повидал таких, как вы. Вы мне отвратительны! Кровососы, вот кто вы есть! Мерзкие кровососы! Ничего, вот посидите немного за решеткой, быстро станете любезной.
Он стал выписывать ордер на арест, но его ручка отказывалась писать. Отчаявшись, он швырнул ее в угол комнаты и ринулся из кабинета. Как только он исчез, Ксения схватила со стола письмо-донос, пытаясь по почерку определить автора. Оно было написано черными чернилами, почерк был неаккуратный, некоторые буквы налезали друг на друга. Раздраженная, она поняла, что не узнает почерк доносчика. Она ожидала, что это рука консьержки, писавшей как курица лапой. У Ксении с ней были прохладные отношения, но это был не ее почерк. Ксения снова села на стул и нервно разгладила рукой серую шерстяную юбку.
Она опасалась тесноты темных тюремных камер. Вина лежала на Габриеле, но Ксения не могла отречься от мужа перед этим неприятным типом. В глубине души у нее еще теплилась жалость к покойному. Когда она оказалась в трудном положении, Габриель Водвуайе помог ей. Он был примерным отцом ее ребенка. За это она всегда будет испытывать к нему признательность, невзирая на то, что ей пришлось пережить за последние годы их совместной жизни. И в том, что он пошел на крайний поступок, была доля и ее вины.
Что будет теперь с ее детьми? Как предупредить их о том, что с ней случилось? Ксения ни секунды не сомневалась, что Феликс позаботится о девочках. Она показала, где в квартире хранятся деньги. С деньгами они смогут питаться нормально, так как одних продовольственных карточек не хватит, чтобы утолить голод троих подростков. В этих стенах она может задержаться дольше, чем предполагала. И потом, что будет с ее работой? Палата синдиката очень рассчитывает на ее участие. Теперь, когда на счета Габриеля наложен арест, она должна выкручиваться сама, что, впрочем, ее никогда не пугало. Ничего, пусть она теперь вдова, зато она свободна. Замужние женщины несамостоятельны. Юридически завися от супруга, они не могли иметь ни личного счета, ни даже сами получать зарплату. Выйдя замуж, Ксения с большим трудом привыкла к такому положению вещей, которое всегда считала абсурдным.
В дверном проеме показалась фигура полицейского.
— Следуйте за мной, мадам. Мсье Мартино задерживается. Мне приказано препроводить вас в тюрьму.
Грязная заря занималась над Парижем. На улицах было пусто, жалюзи закрывали окна домов. Сырой и холодный воздух заключил Ксению в объятия. «Может быть, стоило с ним поговорить, с этим мерзким идиотом», — подумала она, усаживаясь в черную повозку, запряженную лошадьми. В который раз ее гордость создавала ей дополнительные проблемы, и она боялась, как бы горько не пожалеть ей об этом впоследствии.
Наташа ожидала в салоне Дома Лелонга на авеню Матиньон. Декор помещения был выполнен в белых, почти девственных тонах, что очень хорошо сочеталось с гипсовой отделкой и создавало иллюзию движения. Вдоль стены стояли стулья. Люстры не горели. Слышно было, как по оконным стеклам барабанят дождевые капли. Стоящие на столе два сделанные из проволоки манекена отбрасывали легкие тени.
Нервничая, Наташа мерила шагами помещение. Она плохо выспалась, расстроенная тем, что нехорошо поговорила с Феликсом и Лили. В течение долгих часов она пыталась воскресить в памяти все разговоры, которые некогда вела с отцом, в поисках подтверждения их правоты, но могла только вспомнить, каким он был великодушным, как никогда ей ни в чем не отказывал. И она пользовалась этим. В то время она была такой беззаботной! Война на многое открыла ей глаза. Но Наташа не могла связать образ своего отца с человеком, который мог поступить недостойно. Правда, политические взгляды не имеют ничего общего с чувствами. Что, если Феликс и Лили правы? Она была вынуждена признать, что ее отец был для нее более загадочным человеком, чем мать. Наташа иногда ловила на себе его взгляд, пронизывающий взгляд человека, который боялся, как бы с его ребенком не случилось несчастья, и в такие моменты она была страшно горда этой молчаливой заботой. С другой стороны, он никогда откровенно не разговаривал с ней. В этом отношении Наташе было проще общаться с матерью, и именно к ней она обращалась за советами, абсолютно доверяя ей. Даже злясь на мать из-за некоторых ее решений, она знала, что та желает ей лишь добра. Она вспоминала воздушные налеты, когда она еще не покинула Париж. Только благодаря спокойствию и уверенности матери она не испытывала страха. Она не сомневалась в ее требовательной любви, и это успокаивало ее. Вот почему она ужаснулась при мысли, что мать находится в тюрьме, беспомощная и испуганная. Наташа была готова молиться небу и земле, только чтобы ее освободили как можно быстрее.
Рано утром Феликс проводил ее в комиссариат. Он попросил у нее прощения за свои необдуманные слова, сказанные накануне. Наташа простила его с недовольным видом, но упрекать его больше не желала. Оглушенная известием, что ее мать отправили в Консьержери[6], она устроила скандал чиновнику, крича ему о несправедливости, так что Феликс был вынужден схватить ее за руку и вывести на улицу. Он объяснил ей, что не стоит попусту спорить с полицейскими, не имея хоть какой-то влиятельной поддержки. Надо было заручиться помощью кого-нибудь из высокопоставленных друзей матери. Феликс поспешил позвонить тете Маше. Сестра Ксении оставалась в Ницце, но она могла попытаться найти свидетелей, принимавших участие в Сопротивлении, чтобы те подтвердили благонадежность Ксении. Наташа, со своей стороны, вспомнила о Люсьене Лелонге.
Первый раз в жизни девушка попала в этот утонченный мир высокой моды, где в течение нескольких лет блистала ее мать. Когда она позвонила в дверь, ей открыла молодая женщина в строгом черном платье, оживленном белым воротничком и жемчужным ожерельем. Под ее вопросительным взглядом Наташа смутилась. Некоторым людям стоило только посмотреть на нее, как она сразу начинала терять уверенность в себе. Ее попросили подождать в салоне. Она одернула свою старую юбку, ставшую внезапно слишком узкой, поправила рукава пуловера, чтобы спрятать следы штопки. «Мсье Лелонг примет меня за несчастную провинциалку», — сказала она себе, глядя на свое отражение в большом зеркале, жалея, что не потрудилась одеться подобающим образом. Мать часто упрекала ее за пренебрежительное отношение к своему внешнему виду. Сама Ксения всегда была образчиком элегантности, даже если на ней были брюки и мужская рубаха, в то время как Наташа надевала то, что первым подворачивалось под руку, и выходила на улицу с растрепанными волосами, а частенько и с расцарапанными коленями. Но как обуздать одержимость, которая всегда гнала ее из дому, невзирая на снег и дождь? Она ненавидела находиться взаперти, сидеть в чопорном салоне или в зале для занятий, где она задыхалась.
Будучи маленькой девочкой, она не могла усидеть на месте, что добавляло хлопот гувернанткам. К счастью, она получила аттестат о среднем образовании на год раньше и поступила в университет, где надеялась обрести больше свободы.
Наташа нервно пригладила волосы, стараясь придать им более ухоженный вид. Она заметила, что под глазами у нее появились темные круги.
— Я похожа на чучело, — произнесла она вслух жалостливым тоном.
— Ну что вы, мадемуазель! Нет ничего более прекрасного, чем вид вылетевшего из гнезда птенца.
На нее смотрел незнакомый мужчина с веселым лицом, открытым лбом и сединой на висках, одетый в элегантный серый костюм, под которым белела ослепительной чистоты рубашка. С собой он принес рулон тюли цвета слоновой кости и рулон турецкого муслина в белый горошек, которые бережно положил на стол.
— Высокая, фигурка танцовщицы, шикарный профиль… А мсье Лелонгу особенно нравятся такие блондинки, как вы. Не бойтесь, мы быстро избавим вас от ваших тряпок. Ну, пройдитесь немного, девушка, — потребовал он, помогая себе жестом руки. — Не будьте такой скованной!
— Извините, мсье, но это какое-то недоразумение.
