на помощь в самый ужасный момент, впрыскивая в организм порцию адреналина, вскочил на ноги, подавшись вправо. И в тот же миг лошадь идущего следом за мной человека взбрыкнула в чёрной, слепой ночи. Если бы я остался на месте, она попала бы мне копытом в висок, и на этом моя война закончилась бы. Рефлекс, побудивший меня прыгнуть, спас мне жизнь: удар пришёлся в бок и бедро, отбросив меня к стене рядом с головой моей лошади. Я обнял животное руками за шею, чтобы успокоить себя, и дать опору своей занемевшей ноге и ушибленному бедру. Всё ещё оставаясь в этом положении, я услышал шарканье шагов и почувствовал, как чьи-то руки соскользнули со стены мне на спину.
— Лин? Это ты? — спросил в темноте Халед Ансари.
— Халед! Да! Ты в порядке?
— Конечно. Истребители, мать их. Две штуки. Как раз у нас над головой, не больше чем в сотне футов. Проклятье! Они как раз прошли звуковой барьер. Ну и шум!
— Это русские?
— Не думаю. Вряд ли они летают так близко к границе. Скорее всего, пакистанские истребители, вернее, американские самолёты с пакистанскими лётчиками, вторгающиеся в воздушное пространство Афганистана, чтобы русские не дремали. Они летают не слишком далеко. Русские пилоты МИГов очень хороши. Паки стараются не отставать от них, вот и летают здесь. Ты уверен, что с тобой всё в порядке?
— Да, конечно, — соврал я. — Мне станет намного лучше, когда мы выберемся из этой грёбаной темноты. Можешь называть меня наложившим в штаны слабаком, но я предпочитаю видеть тропу под ногами, когда пытаюсь вести лошадь над пропастью на высоте десятиэтажного здания.
— То же можно сказать и про меня, — рассмеялся Халед. Это был негромкий и невесёлый смех, но он придал мне бодрости. — Кто шёл вслед за тобой?
— Ахмед, — ответил я. — Ахмед Задех. Я слышал, как он ругался по-французски за моей спиной. Думаю, с ним всё в порядке. А за ним шёл Назир. И где-то рядом был Махмуд, иранец. За мной шло человек десять, считая двух парней, козьих пастухов.
— Пойду проверю, — сказал Халед, успокаивающе похлопывая меня плечу. — А ты продолжай идти — просто двигайся осторожно вдоль стены ещё сотню ярдов. Это недалеко. Когда выйдешь из этого ущелья, появится лунный свет. Удачи.
И в те несколько мгновений, пока я не достиг бледного оазиса лунного света, я ощущал покой и уверенность в себе. Потом мы возобновили путь, прижимаясь к холодным серым камням каньона, и через несколько минут вновь оказались в темноте: с нами остались лишь вера, страх и воля к жизни.
Мы так часто шли ночью, что иногда, казалось, пробираемся к Кандагару наощупь, как слепые, отыскивая дорогу кончиками пальцев. И как слепые своему поводырю, мы безоговорочно доверяли Хабибу. Ни один из афганцев нашей группы не жил в приграничной области, поэтому они в той же мере, что и я, зависели от его знания тайных троп и скрытых от глаз горных проходов.
Хабиб, впрочем, внушал куда меньше доверия, когда не вёл за собой колонну. Однажды я натолкнулся на него во время привала, вскарабкавшись на близлежащие скалы в поисках уединённого места, чтобы справить нужду. Стоя на коленях перед квадратной плитой шероховатого камня, Хабиб бился об неё головой. Я бросился к нему и обнаружил, что он плачет навзрыд. Кровь из рассечённого лба текла по лицу, смешиваясь со слезами в бороде. Смочив водой из фляги уголок своего шарфа, я стёр кровь с его головы и осмотрел раны. Они были рваными, неровными, но преимущественно поверхностными. Он не стал сопротивляться, позволив мне отвести его обратно в лагерь. Тут же примчался Халед и помог мне наложить мазь на раны Хабиба и забинтовать его лоб.
— Я оставил его одного, — бормотал Халед. — Думал, он молится. Он сказал, что хочет помолиться. Но у меня было ощущение…
— Думаю, он и в самом деле молился, — заметил я.
— Он очень беспокоит меня, — признался Халед. Его печальные глаза были переполнены лихорадочным страхом. — Он ставит повсюду растяжки, а под накидкой у него дюжина гранат. Я пытался объяснить ему, что эти проволочные силки — бесчестное оружие: они могут убить местного пастуха- кочевника или одного из нас так же легко, как русского или афганского солдата. Но он словно не понял. Только ухмыльнулся и стал всё делать более скрытно. Вчера закрепил взрывчатку на нескольких лошадях. Сказал, что должен быть уверен: они не попадут в руки русских. Я спросил: «А как насчёт нас? Что, если мы попадём в руки русских, нам тоже надо обвешать себя взрывчаткой?» Он ответил, что это не перестаёт его беспокоить: как нам умереть наверняка до того, как русские схватят нас и как убить их побольше после того, как мы будем мертвы?
— Кадер знает?
— Нет. Я пытаюсь как-то сдержать Хабиба. Я знаю места, откуда он родом, Лин. Приходилось там бывать. Первые два года после того, как погибла моя семья, я был таким же сумасшедшим. Прекрасно понимаю, что творится у него внутри. Его душа настолько переполнена мёртвыми друзьями и врагами, что он просто зациклен на одном — убивать русских, — и пока он не отрешится от этой мысли, придётся мне быть рядом с ним, сколько могу, и следить, чтобы он не наделал глупостей.
— Думаю, тебе следует рассказать обо всём Кадеру, — вздохнул я, покачав головой.
— Расскажу, — вздохнул он в ответ. — Скоро. Поговорю с ним в ближайшее время. А Хабиб придёт в себя. Ему уже стало намного лучше. Теперь с ним уже можно говорить по-хорошему. Он должен понять.
В последующие недели нашего путешествия мы следили за Хабибом ещё внимательнее, с ещё большей опаской, и постепенно поняли, почему он был изгнан из многих отрядов моджахедов.
С обострённым чувством опасности, ощущая угрозу, таившуюся как вне нас, так и внутри, мы шли на север ночами, а иногда и днём вдоль горной границы в направлении Патхан-Кхела. Около
Трижды нас останавливали местные разбойники, требуя дань. Каждый раз они вначале появлялись на высотах с хорошим обзором, откуда держали нас под прицелом ружей, в то время как их «наземные силы» прятались в укрытиях, препятствуя нашему продвижению вперёд и отрезая пути к отступлению. И всякий раз Кадер поднимал бело-зелёный флаг моджахедов, украшенный девизом, — то была фраза из Корана:
Что означало: «От Бога мы вышли, к Богу и вернёмся».
Хотя местные кланы не признавали этот штандарт Кадера, его девиз и дух вызывали у них уважение. Они, однако, сохраняли свою свирепость и воинственность до тех пор, пока Кадер, Назир и афганские моджахеды не объяснили им, что группа совершает переход вместе с американцем, под чьим покровительством находится. Местные разбойники, изучив мой паспорт и пристально посмотрев в мои серо-голубые глаза, приветствовали нас как товарищей по оружию и приглашали выпить чаю и отведать их угощения. Это было намёком: следует всё-таки уплатить дань. Хотя ни один из встреченных нами разбойников не желал, атакуя субсидируемый США караван, лишаться крайне важной для них американской помощи, помогавшей им продержаться долгие годы войны, в их головах не укладывалось, что мы можем пройти через их территорию, не оставив им никакой добычи. Для этих целей Кадер захватил с собой запас товаров для бакшиша: шелка переливчатого синего и зелёного цвета с вплетёнными золотыми нитками, топорики, ножи с толстыми лезвиями и наборы для шитья. Были там также цейссовские бинокли — Кадер подарил мне один, и я пользовался им каждый день, — очки с увеличительными стёклами для чтения Корана и массивные автоматические часы индийского производства. Для вождей клана предназначался небольшой запас золотых дощечек, каждая весом в одну толу, около десяти граммов, с выбитым на них афганским лавром.
Кадер не просто предвидел эти разбойничьи нападения — он рассчитывал на них. Когда с формальными знаками внимания было покончено, проблема выплаты дани урегулирована, Кадер
