— Лин, пожалуйста, обними медведя, — умолял меня Прабакер, давясь от смеха.
— У меня нет обыкновения обниматься с медведями.
— Ну, Лин! Ты разве не хочешь узнать это сообщение?
— Нет.
— Может быть, оно важное.
— Меня это не интересует.
— Может быть, тебе понравится обниматься с медведем.
— Не может.
— Ну, хочешь, я обниму тебя еще раз для тренировки?
— Спасибо за предложение, но не стоит.
— Ну, пожалуйста, Лин, обними медведя! — не сдавался Прабакер, призывая людей в толпе поддержать его.
К этому моменту возле моей хижины собралось уже несколько сот человек; дети залезали на крыши окружающих домов с риском проломить их.
— Об-ни-ми! Об-ни-ми! — скандировала публика.
Посмотрев на смеющиеся лица окружающих, я понял, что деваться мне некуда. Сделав шаг вперед, я не без внутренней дрожи прижался к лохматой шерсти медведя Кано. Под шерстью он оказался удивительно мягким, почти пухлым. Но толстые передние лапы состояли из железных мускулов. Когда они сомкнулись на моей спине, я почувствовал их поистине нечеловеческую силу и понял, что значит быть абсолютно беспомощным.
В голове у меня промелькнула пугающая мысль: Кано может переломить мой позвоночник с такой же легкостью, с какой я ломаю карандаш. В утробе медведя, к которой я прижимался ухом, раздавалось урчание. Меня обволакивала смесь запахов мокрого мха, детского шерстяного одеяла и чего-то еще, напоминающего новые кожаные туфли. Совсем немного ощущался также резкий аммиачный запах, какой издает свежая кость, когда ее пилят. Шум толпы отодвинулся куда-то вдаль. Мне было тепло в объятиях Кано, который покачивался из стороны в сторону. Шерсть его оказалась мягкой, кожа под ней была в складках, как на загривке собаки. Утонув в этой шерсти, я покачивался вместе со зверем, и мне казалось, что я плыву, а может быть, плавно падаю с большой высоты, погружаясь в невыразимый покой и предвкушая блаженство.
Кто-то потряс меня за плечо, и я, очнувшись, увидел, что стою на коленях. Кано, выпустив меня из своих объятий, неторопливо ковылял прочь по проходу в сопровождении своих хозяев, толпы вопящих ребятишек и разъяренных собак.
— С тобой все в порядке, Линбаба?
— Да, все замечательно. Просто у меня, наверное, голова закружилась.
— Кано обнимал тебя очень хорошо, да? Вот сообщение тебе.
Я прошел в свою хижину и сел за столик, сооруженный из упаковочных ящиков. Внутри мятого конверта был лист такой же желтой бумаги с машинописным текстом на английском языке. Я подозревал, что его печатали профессиональные составители писем, обосновавшиеся на Писательской улице. Записка была от Абдуллы.
Прабакер, стоя рядом со мной, читал письмо вслух по складам.
— Ага, это письмо от Абдуллы, про которого я не должен тебе говорить, что он делает всякие нехорошие вещи. А он продолжает делать их, хотя я не говорю тебе об этом.
— Прабу, читать чужие письма нехорошо.
— Ну да, нехорошо. Делать что-то нехорошо — это значит делать что-то, даже если люди говорят нам не делать это, да?
— Что это за парни с медведем? Откуда они? — спросил я его.
— Они ходят всюду с танцующим медведем и так зарабатывают. Сначала они были в Уттар-Прадеш, на севере нашей Матери Индии, потом пошли по всей Индии, и вот сейчас пришли в Бомбей и поселились в джхопадпатти в районе Нейви Нагар. Ты хочешь, чтобы я отвел тебя туда?
— Нет, — проговорил я, перечитав записку еще раз. — Не сейчас. Может быть, как-нибудь позже.
Подойдя к открытой двери, Прабакер остановился на пороге, склонив набок свою круглую голову. Я положил письмо в карман и посмотрел на него. Похоже, он хотел мне что-то сказать — брови его были сосредоточенно сведены — но, видимо, передумал и лишь улыбнулся, пожав плечами.
— Больные придут к тебе сегодня?
— Наверное, придут несколько человек, попозже.
— Ну ладно… Мы увидимся за обедом, да?
— Конечно.
— Ты не хочешь… чтобы я сделал для тебя что-нибудь?
— Нет, спасибо.
— Может быть, ты хочешь, чтобы мой сосед — не сам сосед, его жена — постирала твою рубашку?
— Постирала мою рубашку?
— Ну да. Она пахнет, как медведи. Ты пахнешь, как медведь, Линбаба.
— Ну и пусть, — рассмеялся я. — Мне это даже нравится.
— Ну ладно, я пойду. Я пойду, чтобы водить такси моего двоюродного брата Шанту.
— Очень хорошо.
— Ну, ладно тогда. Я пойду.
Он ушел, и я остался один, окруженный шумом трущобной жизни: расхваливали свой товар лотошники, играли дети, смеялись женщины, ревела музыка из репродукторов, включенных на полное искажение. В эту какофонию вливались звуки, издаваемые разнообразными животными. В связи с приближением сезона дождей многие бродячие артисты вроде моих новых друзей с медведем искали убежища в городских трущобах. В наших поселились заклинатели змей, многочисленные специалисты по разведению попугаев и певчих птиц и группа с мартышками. Привели также лошадей, которые обычно паслись на большом лугу возле матросских казарм; их хозяева соорудили для них в трущобах некое подобие конюшен. В изобилии имелись у нас козы, овцы и свиньи, куры, волы и буйволы, а также один слон и один верблюд. Наш поселок стал настоящим Ноевым ковчегом, где все эти животные спасались от грядущего потопа.
Жители трущоб не возражали против животных, признавая их право на убежище, но их присутствие порождало целый ряд проблем. В первую же ночь после прибытия к нам одна из мартышек сбежала от своих хозяев. Поскакав по крышам, проказница забралась в хижину, где остановились заклинатели змей со своими питомцами. Кобры содержались в плетеных корзинах, закрытых бамбуковыми крышками, которые были придавлены большими камнями, чтобы змеи не выбрались. Мартышка сбросила камень с одной корзины и сняла крышку. Увидев там трех змей, она взлетела на крышу хижины и стала вопить, разбудив заклинателей. Они сразу подняли тревогу:
—
В джхопадпатти началось сущее светопреставление. Полупроснувшиеся люди с керосиновыми фонарями и пылающими факелами колотили чем попало по всему, что мелькало в тени, — как правило, это были ноги других охотников. Несколько непрочных хижин рухнули, не выдержав натиска метавшихся толп.
