Император, который знал свою судьбу. И Россия, которая не знала…

• Массовый голод 1921–1922 гг. (разруха после Гражданской войны) — традиционная оценка от 4 до 5 млн умерших. Голодало, по современным подсчетам, не менее 26,5 миллионов человек. Аналогичные цифры (27–28 млн голодавших) привел в докладе на IX Всероссийском съезде советов М. И. Калинин. Последние (по времени публикации) исследования группы профессиональных историков говорят о 5,1 млн умерших [47, с. 749].

• Голодомор в 1932–1933 гг. Общие оценки числа жертв голода 1932–1933, сделанные различными авторами, значительно различаются, хотя превалирует оценка в 2–4 млн человек: Лоример (1946) — 4,8 млн, Б. Урланис (1974) — 2,7 млн, С. Уиткрофт (1981) — 3–4 млн, Б. Андерсон и Б. Сильвер (1985) — 2–3 млн, с. Максудов (2007) — 2–2,5 млн, В. Цаплин (1989) — 3,8 млн, Е. Андреев (1993) — 7,3 млн, Н. Ивницкий (1995) — 5 млн [29], Государственная Дума РФ (2008) — около 7 миллионов жертв (Постановление ГД РФ от 2 апреля 2008 г. № 262–5 ГД «О заявлении Государственной Думы Российской Федерации' Памяти жертв голода 30-х годов на территории СССР'»).

• Голод в 1946–1947 гг. По оценке М. Эллмана [125] всего от голода 1946–1947 гг. в СССР погибло от 1 до 1,5 млн человек. Особенно высокой была детская смертность, в начале 1947 года составлявшая до 20 % общего числа умерших. В ряде областей Украины и Черноземья были отмечены случаи каннибализма. Некоторые исследователи считают эти цифры (1–1,5 млн жертв) завышенными, но других подробных исследований по голоду этого времени, насколько мне известно, просто нет.

Острый дефицит продовольствия, впрочем, не приведший к массовому голоду, существовал в СССР до конца 1940-х гг.

Вывод таков: самый страшный голод в царской России конца XIX века, являясь, безусловно чудовищной трагедией, по числу человеческих жертв был все же во много раз (!) меньше, чем любой из трех голодоморов советского периода.

Эти факты, конечно, не оправдывают ошибок царского правительства в массовый голод 1891– 1892 гг., но при сопоставлении масштабов и последствий голодных лет все же следует учитывать и тот рывок в науке и медицине, который произошел в мире за сорок лет — с последнего массового голода царского времени до самого страшного голодомора лет советских.

И если голод 1920-х и 1940-х гг. можно объяснить страшными разрухами после войн — Гражданской и Великой Отечественной соответственно, — не беря в расчет «политические» факторы, то запредельные цифры умерших от голода в 1930-х гг. рационально объяснить не получается. Факт остается фактом: царская Россия уже в конце XIX века не знала таких огромных человеческих потерь от неурожаев, какие достались народу в СССР в 1920-х, 1930-х и 1940-х гг.

Положение крестьян к началу XX века

По опыту дискуссий о жизни крестьян в царской России знаю, что для доказательства тяжелой их доли нередко вспоминают двенадцать писем из деревни Александра Николаевича Энгельгардта [126].

Но не будем забывать, что это письма из 1870– 1980-х гг., а положение крестьян с конца XIX века и до 1917 года быстро улучшалось. Не стоит забывать и о том, что профессор Энгельгардт был близок к народникам (и, собственно, в свою деревню Батищево был сослан в 1870 году в связи со студенческими волнениями, организованными, кстати, главным бесом народников — уже упоминавшимся нами Сергеем Нечаевым). Понятно, что Энгельгардт, когда уделял время описанию жизни крестьян, останавливался прежде всего на бедах русской деревни тех времен.

Тем более с исторической точки зрения нельзя назвать отражающими всю полноту жизни крестьян произведения русских писателей, классиков нашей литературы. Некрасов, Толстой, Короленко — они ведь писали именно о том, о чем болела душа, о бедах народных, хотя бы эти беды и касались только самых бедных, самых униженных, самых оскорбленных. А сколько было этих самых бедных? 10–15 %? Вряд ли больше 20 %. Конечно, и это много, но, если мы занимаемся историей, то давайте изучать положение всех слоев крестьянства, а не только бедноты.

Возвращаясь к письмам Энгельгардта, замечу, что цитируются они обычно весьма выборочно. Например, расхожая цитата:

В нашей губернии, и в урожайные годы, у редкого крестьянина хватает своего хлеба до нови; почти каждому приходится прикупать хлеб, а кому купить не на что, те посылают детей, стариков, старух в «кусочки» побираться по миру. В нынешнем же году у нас полнейший неурожай на все… Плохо, — так плохо, что хуже быть не может. <…> Крестьяне далеко до зимнего Николы приели хлеб и начали покупать; первый куль хлеба крестьянину я продал в октябре, а мужик, ведь известно, покупает хлеб только тогда, когда замесили последний пуд домашней муки. В конце декабря ежедневно пар до тридцати проходило побирающихся кусочками: идут и едут, дети, бабы, старики, даже здоровые ребята и молодухи.

Тяжелая картина! Но не припомню, чтобы кто-то из оппонентов цитировал следующий абзац этого же письма Энгельгардта:

«Побирающийся кусочками» и «нищий» — это два совершенно разных типа просящих милостыню. Нищий — это специалист; просить милостыню — это его ремесло. Нищий, большею частью калека, больной, неспособный к работе человек, немощный старик, дурачок. <…> Нищий — божий человек. Нищий по мужикам редко ходит: он трется больше около купцов и господ, ходит по городам, большим селам, ярмаркам. <…>

У побирающегося кусочками есть двор, хозяйство, лошади, коровы, овцы, у его бабы есть наряды — у него только нет в данную минуту хлеба; когда в будущем году у него будет хлеб, то он не только не пойдет побираться, но сам будет подавать кусочки, да и теперь, если, перебившись с помощью собранных кусочков, он найдет работу, заработает денег и купит хлеба, то будет сам подавать кусочки. У крестьянина двор, на три души надела, есть три лошади, две коровы, семь овец, две свиньи, куры и проч. У жены его есть в сундуке запас ее собственных холстов, у невестки есть наряды, есть ее собственные деньги, у сына новый полушубок [126].

Три лошади, две коровы, семь овец, две свиньи, и прочее — да это середняк (а то и кулак) по меркам 1930-х гг. А побирается кусочками он потому, что не хочет ничего продавать из своего добра и знает, что в этом году (неурожайном для его семьи, деревни или всей губернии) помогут ему, а в следующем, неурожайном для кого-то другого, уже он будет помогать. Это обычный для русской деревни принцип крестьянской взаимопомощи. Кстати, в фундаментальном научном исследовании доктора исторических наук М. М. Громыко «Мир русской деревни» [36] (мы еще будем говорить об этой книге) крестьянской взаимопомощи посвящена целая глава.

И, заканчивая это длинное отступление о книге А. Н. Энгельгардта, следует сказать, что, безусловно, все образованное общество России того времени было благодарно ему (и, безусловно, справедливо благодарно) как за эти письма, так и за его деятельность в пореформенной русской деревне. Замечу также, что эти письма печатались в то время в «Отечественных записках» и «Вестнике Европы» безо всяких цензурных вырезок.

Все познается в сравнении. Вы можете себе представить, чтобы какой-нибудь правдоискатель или писатель публиковал свои письма из деревни в 1930-х гг. в советских газетах и журналах, где описывал бы происходящее? Можете себе представить, что такое случилось бы во времена Сталина? Разве что в личном письме самому Сталину, рискуя свободой (а то и жизнью), осмелился, например, Шолохов написать об этом. А попробовал бы он это опубликовать!