полете ее фантазий. Однако незабываемые минуты первого опыта общения с мужчиной подарил Лите именно он. Она была как белый лист бумаги. Не испорченная, но и незакомплексованная. Скользнев чувствовал себя могущественным повелителем этого хрупкого создания, голубые глаза которого так преданно смотрят на него. Он всегда сможет управлять ею, в разумных пределах, не пережимая. На деле понятие предела для него, утопающего в алкогольном дурмане, было надолго потеряно. Он так и не понял, когда его покорная гейша стала смелой, решительной. Он просто ощутил леденящий холод, пробежавший как-то между ним и Литой. Это было началом конца.
Все недоразумения, возникавшие между ними вначале, разрешались через постель. Теперь, когда Скользнев приходил в себя после очередного перепоя, он пытался использовать ранее не подводивший козырь. Однако Лите это уже казалось омерзительным. Ей стало противно отдавать свое тело в его руки. Она еще не набралась храбрости для громогласного протеста, но ее холодность, граничащая с отвращением, не осталась незамеченной. Однажды она впервые отказала ему, и с того момента у Игоря начались вспышки неконтролируемой ярости, чудовищные приступы ревности. Казалось, он нарочно проявляет отрицательные качества, чтобы она сделала последний шаг к разрыву.
Почему-то Лита вспомнила, как, в который раз, попыталась поговорить с ним. Выбрав другую тактику, не называя вещей своими именами, она постаралась дать ему понять, насколько тяжело ей видеть его размеренное падение. Она хотела понять, дороги ли ему ее переживания? Способен ли он на чувства, без которых она считала бессмысленным дальнейшее совместное проживание? Нужно было остановить или его, или себя.
— Игорь, я не знаю, как мне дальше жить?!
— Ты стала очень нервной последнее время. Не находишь? Попей что-нибудь успокаивающее, для начала что-нибудь совсем легенькое. — Тон его не выражал беспокойства, а глаза продолжали следить за событиями на экране телевизора. Он снисходил до того, чтобы слушать ее придирки. — Твои фантазии переходят в обиды. Обиды — в отчуждение. Мне не нравится такая динамика отношений. Что за вопросы тебя волнуют, это смешно.
— Неужели я сказала что-то, от чего можно смеяться? — Лита поняла, что напрасно затеяла этот разговор. — Все рушится, а ты продолжаешь делать вид, что ничего не происходит. Я медленно умираю рядом с тобой, мне плохо! Если ты не хочешь заботиться о себе, то обрати внимание на меня. Неужели вся твоя забота в этом идиотском совете принимать лекарства? Никакие капли не помогут, если каждый день я жду чего-то страшного. Я не могу быть все время в таком чудовищном напряжении! Ты мне нужен здоровым, сильным, со светлой головой. Господи, ну что ты так смотришь на меня?
— Я не знаю, откуда в тебе такой дар все драматизировать? Дома царит нервозность, раздувание мелочей. Я не могу жить, работать, зная, что дома нет места покою и благополучию. Да, и еще: я — не алкоголик. У меня тоже есть нервные окончания, и я хочу покоя.
— Как интересно ты говоришь, — Лита едва сдерживала слезы. — Все время «я», «я», отговорки эгоиста! В твоей жизни есть место для меня или теперь перед тобой только одна задача — поскорее загнать в могилу себя и довести до безумия меня?
— Лита, остановись. У меня нет настроения ссориться, — его взгляд, наконец, остановился на ее побледневшем лице. — Ты говоришь банальности, на которые я не буду реагировать. Высшее образование позволит тебе, наконец, остановиться?
— Хорошо, я не набиваю себе цену, но знай, твой очередной запой закончится тем, что я уйду навсегда. Я никого не запугиваю, но другого выхода не вижу.
Лицо Скользнева стало злым, губы сжались. Отложив в сторону пульт дистанционного управления, он сказал:
— Во-первых, у меня нет запоев. Во-вторых, я помогу тебе собрать вещи раньше предполагаемого тобою события. Можешь забрать все, что посчитаешь нужным.
Тогда ей показалось, что от стыда, обиды она умрет, сердце не выдержит и разорвется. Выбежав из комнаты, она заметалась в коридоре, засовывая в хозяйственную сумку все, что попадалось под руку. Тапочки, туфли, кожаная куртка, джинсы в полном беспорядке оседали в сумке. Полный хаос в движениях и мыслях. В какую-то минуту сильные руки сжали ее плечи и встряхнули сразу обмякшее тело. Игорь развернул ее к себе и прижал к груди.
— Все, прости. Ну, влепи мне пощечину, и забудем. Никто ничего не говорил. Если ты считаешь меня подонком, то избавление от меня должно стать праздником. — Лита молчала. — Давай отложим его на долгий, неопределенный период. Я так привык, что мы вместе. Мне без тебя никак. Молчишь? Молчи, только не уходи.
Лита тогда вновь сдержалась, чтобы не зареветь белугой. Неужели это происходит с нею? Какая нелепость, она перестала осознавать свое «я», оно ей не нужно такое. Поруганное, растоптанное, беспомощное. Бросив сумку, медленно зашла в комнату, но себе дала клятвенное обещание, что еще одно помрачение рассудка Игоря станет последней каплей. Она никогда не была так решительно настроена, да и ждать пришлось недолго…
Лита вздрогнула — рука Георгия мягко коснулась ее.
— Вы снова не со мною, — он укоризненно покачал головой. — Не самые приятные воспоминания? — Лита в ответ только кивнула головой. — Вы все еще любите его?
— Любила, а теперь хочу избавиться от всего, что с этим связано. Мне не нравится, как я жила. Человек, которому я отдавала себя без остатка, просто использовал меня. Он предал меня и потерял свое человеческое лицо.
— Вы не утрируете?
— Нисколько, поверьте. Я не смогу еще раз пережить такое. Любое страдание делает меня слабой, ничтожной. Одни преодолевают, другие сгибаются. Я отношусь к последним.
— Мне кажется, вы слишком высоко подняли планку самооценки. Всякий раз, когда до нее не дотягиваешься, занимаешься мазохизмом. Это глупо, девочка. Жизнь настолько скоротечна. Когда понимаешь, на что ушла уйма времени, страшно делается. Нужно просто разрешить себе сделать еще одну попытку. Не ругать, не жалеть, а любить себя. Если ты не будешь любить себя, разве можно требовать этого от других?
— Да вы — философ.
— Я — реалист. Во мне говорит опыт прожитых десятилетий. Мне даже себе страшно признаться в своем возрасте.
— Дело не в дате рождения, а в состоянии души. Вы согласны?
— Конечно, только прибавьте к этому здоровое тело. — Мартов решил сменить тему. — Вы тоже любите Тютчева?
— Да, но все зависит от настроения. Меня многие считают несовременной. Я не читаю детективов. Не люблю фантастику. Мне интересна глубина чувств, загадочность жизни, а не размахивания оружием. Наверное, вы подумаете, что я ханжа? Напрасный труд переубеждать в обратном. Я давно перестала этим заниматься.
— Вот и умница! Вы наговариваете на себя, а на самом деле вы удивительная, гармоничная, красивая. Я могу наговорить еще столько комплиментов, со слабой надеждой на то, что вы не зазнаетесь.
— Тогда не делайте этого. Я настолько отвыкла от того, что мною восхищаются… Наверное, об этом даже говорить не стоит. — Лита опять улыбалась.
Время неумолимо шло, и по всем правилам ей давно пора было закончить обед, незаметно перешедший в легкий ужин с шампанским, экскурсией по дому. Она давно не ощущала такого удовольствия от общения. Она расслабилась, говорила легко, словно со старым другом, которому можно безгранично доверять.
Они стояли на веранде, слушая мягкий шум прибоя. Разговор плавно переходил с одной темы на другую. Был еще один человек, напряженно наблюдающий за этой парой. Приятная женщина средних лет время от времени появлялась рядом. Она играла роль гостеприимной хозяйки, незаметно наблюдая за Литой и Мартовым. Георгий в самом начале представил ее как хранительницу его очага. Елена Васильевна Стеблова работала в семье Мартовых очень давно. После гибели хозяйки ее присутствие со стороны
