Кому могут пожаловаться эти стены? Машинам, беспрерывно идущим мимо? Но они торопятся. Одни — в аэропорт, другие — из аэропорта. Им нет дела до печальных стен. И среди этого хаоса стоит все еще крепкая белокаменная лестница. Теперь уже ведущая в никуда.
Неподалеку на жердях висел план будущего дома, намеченного быть чуть дальше от дороги, адреса инженера, подрядчика. Все, как положено. И две крупные буквы: UR — «Urban Renewal» («обновление города»). Есть такое правительственное управление, которое занимается обновлением центральных районов — расчищает трущобы, сносит ветхие дома, переселяет людей, дает им компенсацию, продает освободившуюся землю фирмам и т. п.
И надо сказать, законодательство на этот счет довольно жесткое. Владелец земли не имеет права воспрепятствовать правительству заполучить его собственность. Он может претендовать только на справедливую компенсациию. Если нужно, власти могут отнять землю в 24 часа. Цена на землю заморожена на уровне ноября 1973 года. Это был период, когда цена стремительно шла вверх, грозило сорвать планы правительства по обновлению города. Так появился закон о замораживании цеп. Теперь фактические цены выше уровня 1973 года, но владельцы получают только то, что положено по закону. По мнению властей, это предотвращает спекуляцию.
Что же произошло с домом, почему он должен был уступить урбанизации? Мешал, оказывается, реконструкции магистрали, которая плохо справлялась с дорожным потоком.
Я часто беседовал с сингапурцами, переселившимися в новую среду, и понял, что этот процесс хоть и неизбежен, но далеко не однозначен. Не случайно на страницах газет идут дискуссии в защиту Дерева, мешающего перестройке дороги. За него вступились просто потому, что оно давало тень поколениям людей и стало частью их образа жизни.
— Я опал под шепот волн в старом доме у моря, теперь в новом доме меня мучит бессонница, и я слушаю истошный рев бульдозеров и вздохи парового молота, — с грустью признался один из сингапурских новоселов.
Не случайно здесь все чаще говорят о качестве обновления среды, о сохранении не только старых зданий, имеющих историческую и художественную ценность, но и целых районов. Всякие мысли приходят в голову, когда видишь синий дым костра, светло-желтый дождь в бликах солнца и белокаменную лестницу, ведущую в никуда. Так я и не узнаю смысла загадочной надписи «ваянг сату сторе»?
Разыскивал я как-то своего знакомого А Тека, который всегда быстро исправлял мелкие неполадки в машине. Он арендовал помещение на бензозаправочной станции «Мобил» — маленькая ремонтная мастерская, семейный бизнес «А Тек и сын». А Тека на станции не оказалось. «Переехал», — сухо ответил хозяин и новый адрес не дал. «Не поладили», — подумал я. Зачем помогать конкуренту? С этой чертой коммерческого Сингапура я сталкивался не раз.
Но парнишка — добрая душа, — заполнил бак и, отдавая ключ от машины, шепнул:
— Ищите бензоколонку «Калтекс» поблизости, но учтите: я вам ничего не говорил.
Так я нашел А Тека.
— Через час будет готово, — сказал он, и я ни обыкновению отправился побродить по окрестностям.
Не прошел и нескольких десятков шагов, как увидел зеленый фургончик. На них возят продукты и бытовые товары. Фургончик как фургончик. Сотни таких бегают по Сингапуру. Но что это? На корпусе красным по зеленому начертано: «Ваянг сату сторе, 91, Стивенс-роуд». Тот самый дом? Но ведь его уже нет!
Фургончик стоял рядом с домом, на фасаде которого — названия фирм, прачечных, складов. Типичный сингапурский дом. Поднялся на крыльцо. Звонок возвестил о моем приходе. Семейная лавка. Хозяин, седой благородный мужчина, из тех, кого не назовешь стариком, был занят подсчетами. У кассы сидела жена, уютная, тихая женщина. В отдалении слышался звонкий голос дочери. Эти люди были мне знакомы, хоть мы не обмолвились ни словом. Привычные лица, без которых для меня нет Сингапура. Гостю были рады. Я рассказал им о печальном костре, лестнице, ведущей в никуда…
Нет, они не видели, как экскаватор разбивал их дом. Здесь, на новом месте, неплохо, но бизнес пока неважный. Нужно время, чтобы к ним привыкли. Хозяин вдруг задумался и медленно произнес:
— Лестница, ведущая в никуда, так вы сказали? — Было видно, что фраза эта его смутила, не давала покоя. — Лестница, ведущая в небо, это точнее, — и замолк.
Жена вспомнила былые дни. Они жили в том районе еще во времена, когда был малайский кампонг, вернее, несколько кампонгов, которые назывались ваянг-сату, ваянг-дуа… (первый ваянг, второй…). Жители любили по вечерам под сенью пальм смотреть представления театра теней. Потому и название — ваянг. Затем на месте малайского кампонга построили дом, где пекли булки и плели мебель из ротанга, затем появился многоэтажный отель «Экваториал»… Но они по-прежнему называли свою лавку «ваянг- сату» — по привычке.
— А почему старый адрес на фургончике?
— Это память, — грустно сказал хозяин.
«Наверное, не надо было давать волю сантиментам», — подумал я. «Молчанием сбережешь чужие воспоминания, а стоит позволить себе растворить их в сентиментальных словах, как они тотчас поблекнут».
Хозяин словно почувствовал мое смущение и поспешно добавил:
— Хорошо, что вы зашли. Спасибо за память.
Однажды я рассказал эту историю знакомому сингапурскому художнику, надеясь найти отклик в его душе. Костер, лестница, зеленый фургончик с адресом бывшего дома… Реакция художника была ошеломляющей.
— Вот ведь странные люди. Только запутывают покупателей, — кисло промолвил он и твердо заключил: — Наверное, плохие бизнесмены.
Я еще раз убедился, что стереотипы — вещь ненадежная. И торговец может быть тонким лириком. «В любом нотариусе можно обнаружить осколки поэта». И художник может быть черствым. Впрочем, это был плохой художник. Из породы ремесленников от искусства, что работают на рынок, на потребу иностранным туристам, а они далеко не всегда отличаются тонким вкусом. Наш художник был хорошим бизнесменом. Не было у него лишь одного — искры божьей.
Фламинго в Джуронгском пруду
— Знаете, недавно в нашем птичьем парке появились на свет три розовых чилийских фламинго. Это — событие в Джуронге. Они редко рождаются вдали от родных берегов. Вот и еще три розовых пятнышка в пруду. — Ниттиянандам сверкнул ослепительными зубами.
— Что значит ваше имя?
— Нитти — на санскрите «вечный», янандам — «блаженство». Мы, тамилы, любим пышные имена, но это очень длинно, зовите меня просто Нитти.
Мы стояли на верхней площадки башни и смотрели вниз на город, которому суждено было сыграть партию первой скрипки в новом — промышленном развитии Сингапура. Солнце освещало красно-белые коробки домов, зеленые шапки соседних островков, желтые краны и ряды оранжевых контейнеров в порту, чуть дальше серебристые нефтехранилища на островах, низкие распластанные здания, где разместились сотни заводов и фабрик, темно-зеленые бульвары, красные обнажения латерита на соседних холмах, серые площадки, где строились стадионы, школы.
— Когда-то, — говорит Нитти, — Джуронг лежал на семидесяти пяти холмах, теперь осталось не больше пяти, а вот тот, что прямо перед нами, видите коричневую залысину, через несколько лет тоже
