— Мой фюрер. Я не обещаю Рейху победы. Я не обещаю, что моя эскадра вернётся в Рейх. Я обещаю, что на морском дне появится американский и английский металлолом! А то, что мы сами способны оказаться в гостях у Нептуна — так в этом наш долг. Дайте мне задачу сражаться с врагом, а не отправляйте на поиски не пойми чего не пойми где. Уж лучше прикажите мне застрелиться — моментом выполню.
Про себя добавив: «Это лучше, чем попасть на зуб этому непонятному демону».
Адольф Гитлер, великий вождь великого Рейха, с поспешностью и страхом отвёл свой взгляд. Давно… Да что давно — никогда на него так никто не смотрел. Не лебезящие душонки с мольбой во взгляде, не плутовство, не злоба, не страх, не презрение к выскочке… Даже не высокомерие… Это что-то совершенно другое. И тут его осенило. Так может смотреть солдат на мелкого чинушу, мешающего добраться до врага. Тиле видит в нём — в нём! — препятствия, не позволяющие уничтожить врага. Ему ведь приходилось буквально принуждать своих генералов трусливо не поджимать хвост при виде противника, а тут такое! Нет, ради такого самородка стоит простить и гораздо большую дерзость.
— Хорошо. Вы меня убедили. Отдаю должное вашему профессионализму. Рейх вам даст всё, что вам нужно.
И, повернувшись к переминающимся с ноги на ногу генералам, уже совершенно другим тоном выдал:
— Вот образец истинного арийца! Такому не нужно искать оправдания своим поражениям, в страхе за свою жалкую душонку. Такой ищет способ вцепиться в глотку врага. И кто же тогда виноват в поражениях Рейха? У вас есть оправдания?
А вы, Модель, не можете дальше командовать группой армий. Но я даю вам шанс реабилитироваться — отправляйтесь во Францию и обеспечьте мне еще миллион солдат! Вводите там военное положение, расстреливайте, загоняйте в концлагеря, но заставьте лягушатников не щадя себя работать на Рейх! Праздношатающихся быть не должно: кто не может идти воевать, тот должен трудиться на войну.
Кто сказал: «Не хватает людей»? Найдем.
Каудильо говорил, что в «голубую дивизию» было сто тысяч добровольцев, а отобрали лишь сорок, с учетом пополнения. А где остальные? Только добровольцев, желающих сразиться с русскими — на четыре дивизии!
Сколько сидит по тюрьмам во всей Европе — гнать в штрафные батальоны всех годных к службе! Еще сто или двести тысяч.
В той же Франции было до войны, по словам Петена, до двух миллионов иностранных рабочих. Всех в строй или на военные заводы!
Предложить нейтралам, Швеции и Швейцарии, передать вермахту всех своих заключенных для отбывания сроков на трудовой повинности в Рейхе — естественно, с содержанием за наш счет.
Турки предлагают нам в уплату за поставки оружия, трофеев сорокового года, миллион своих рабочих? Заменить ими на заводах немцев, призываемых в армию!
Уравнять в правах с немцами жителей Дании, Норвегии, Нидерландов, частично Бельгии, а также Люксембурга, как это было сделано с поляками западных земель, и также отправлять их пополнением в дивизии вермахта.
Сколько русских эмигрантов и их детей призывного возраста сейчас находится в Европе? Мобилизовать их для освобождения России от большевиков!
Довести численность армии Еврорейха до десяти миллионов! И тогда берегитесь, что англо- еврейские, что славянские унтерменши!
А с румынами я сам разберусь.
Медам и месье, с вами говорю я, капитан Шарль дю Кресси, служивший в 17-й пехотной дивизии. Сообщаю всем, что нахожусь в русском плену, жив, здоров и совершенно не собираюсь подыхать ни за бесноватого ефрейтора, ни за старого маразматика Петена.
Адрес моей семьи в Париже… Николь, если ты меня слышишь, то радуйся, ты этого хотела? «Ухватить, не упустить, ты обязан обеспечить мое благополучие, ты мужчина, солдат, или кто?» Так сами немцы в большинстве уже не верят в будущее поместье на востоке с русскими рабами. А я, зная тебя, совершенно не верю, что ты спишь сейчас одна в холодной постели — хорошо, если с немцем, тогда есть надежда, что тебя не тронет гестапо. Ну, а если они арестуют твою мамашу, то туда ей и дорога, этой старой змее. Знаю, что она шипит сейчас, что была права: «Моя дорогая дочка, этот мерзавец, — то есть я, — тебя недостоин». Помню, что я давал подписку геройски сдохнуть за фюрера, в противном случае моя семья подвергнется репрессиям. Кстати, разговаривая с солдатами последнего пополнения, я поразился, сколько, оказывается, во Франции круглых сирот и совершенно одиноких холостых мужчин. И поверьте, что гестапо при всем желании не сумеет окунуть вас в больший ад, чем тот, через который прошел я, и по вашей вине тоже — ведь ты, Николь, так тщилась иметь мужа-героя!
Ад Восточного фронта. Сначала мы в лесах ловили партизан, через это проходят все прибывающие сюда войска. Кто такие русские партизаны — ну, представь самых отпетых корсиканских bandito, только намного более фанатичных, многочисленных, лучше вооруженных и организованных не хуже армии. Здесь есть самые настоящие густые леса, где легко может скрыться целый полк, и посреди них города и деревни, где местное население в массе нас ненавидит и считает за честь любую возможность помочь партизанам и навредить нам, куда там закону «омерта». И тебя запросто могут убить, подстрелить, взорвать прямо на улице среди дня; ну, а сунуться в лес меньше чем взводом — это занятие для самоубийц. После пары недель такой жизни думаешь скорее попасть на фронт, где хотя бы знаешь, откуда может прилететь пуля. Мы не подозревали еще, насколько были не правы — нам предстоял путь из ада в ад еще худший.
Нам говорили, что русский фронт держат миллионы нанятых англичанами сибирских туземцев- варваров. Для нас было потрясением узнать, что эти русские отлично вооружены и обучены — скорее мы, сражаясь с ними, ощущали себя туземным войском какого-нибудь Сиама, посмевшим выступить против военной машины современной цивилизации. Нам повезло быть на участке фронта, где нас и русских разделял широкий и полноводный Днепр. Но в одну ночь русские невероятным образом оказались уже на нашем берегу, и они дрались как бешеные дьяволы, по словам немногих, выживших в той бойне. Затем через реку точно так же, без моста, переправились их танки; огонь их артиллерии был ужасен, и нас бомбили и обстреливали сотни русских самолетов, хотя немцы до того говорили нам, что русская авиация давно уничтожена. Русские не заваливали нас трупами, а переигрывали правильной тактикой и превосходящей огневой мощью. И когда остатки моей роты загнали в какой-то подвал и русский танк направил на нас очень большую пушку, у нас был выбор: погибнуть бессмысленно и бесславно или сложить оружие. Мы выбрали второе.
Плен оказался не столь страшен. Русские лишь отделили тех из нас, кто был замечен в зверствах к их мирному населению — этого они очень не любят, сразу становятся беспощадны. Дисциплина и порядок в их армии гораздо выше, чем было у нас в сороковом, так что бессмысленной жестокости с их стороны к нам не было, хотя любое неповиновение немедленно пресекалось. Они не варвары: позже, достаточно общаясь с ними, я убедился, что они столь же культурны и образованны, как любой европейский народ. Лицом они совсем как белые люди, женщины их очень красивы. Нанятые англичанами? Никаких англичан я ни разу не видел, все оружие у русских — высочайшего качества — собственного производства. Американские, насколько я заметил, лишь часть автотранспорта и мясные консервы. И уж конечно, они не едят французов — когда я после разговаривал о том с русскими, они посмеялись и сказали, что немцы вешают на них свои грехи — это именно у них под Сталинградом в окружении был голод; ну, а поскольку, по нацистской идеологии, не ариец — это не человек, выводы делайте сами!
И кто говорил, что русские не соблюдают международное право? В плену мы работали: в основном, строили дороги; мосты, копали землю — восстанавливали разрушенное; и, видя, на что похожи только что освобожденные русские провинции, я отлично понимаю, почему русские так ненавидят немцев. Их вождь Сталин сказал: «Все для фронта, все для победы», — и очень многие русские поступают именно так, не по приказу, а считая это своим личным делом. Так вот, работы были обязательны лишь для нижних чинов,
